К. Чуковский. Поэзия грядущей демократии. Уот Уитмен

В. В. Розанов К. Чуковский. Поэзия грядущей демократии. Уот Уитмен

С предисловием И.Е. Репина. Москва, 1915.

К.И. Чуковский усиленно впихивает в русскую литературу Уот Уитмена, американца, автора книги «Листья травы», — но, как сам сознается, — до сих пор безуспешно… Что говорить — поэт, ум, характер большой силы, яркости, живописности… Чуковский делает свою пропаганду с большим мастерством и написал об Уитмене книжку, которая читается с живою прелестью ощущения. Приложил к книжке несколько его портретов (превосходное, классическое лицо, борода, — «хоть кому на плечи»), дал снимок хижины, где он родился, снимок его почерка и среди своих похвал тонко вплел похвалы знаменитостей своему кумиру:

«Мудростью она выше всего, что доселе создавала Америка. Я счастлив, что читаю ее, ибо великая сила всегда доставляет нам счастье» (Эмерсон).

«Ни Гёте, ни Платон не действовали на меня так, как его книга» (Symondus).

«Вы сказали слово, которое ныне у Самого Господа на устах» (в письме к Уитмену — Эдвард Карпентер, «которого так чтил наш Толстой», заманивает Чуковский).

И ко всему этому прибавляет сам:

«Вдруг и внезапно обнаружилось, что этот — дотоле заурядный сочинитель и едва ли талантливый плотник, — есть гений, пророк, возвеститель нового Евангелия. Но как же это случилось? Где, на каком Фаворе произошло его преображение? И кто возвестил изумленному миру, что явился новый Исайя?» (стр. 12-я).

   Но в чем же дело?
   Муза, беги из Эллады, покинь Ионию,
   Сказки о Трое, об Ахилловом гневе забудь,
   О скитаниях Одиссея, Энея.
   К Парнасу табличку прибей:
   — «За отъездом сдается внаем».

Все это хорошо, — но почему не прийти на ум параллели с Кузьмой Прутковым, который был тоже весьма дерзок и ядовит и авторитетами не стеснялся? Или, пожалуй, почему не припомнить в параллель «Энеиду наизнанку» и «Прекрасную Елену», от которых древности тоже «досталось»?

   И такое же повесь объявленье
   На всех итальянских музеях, на замках испанских, германских
   И на Яффских вратах, на Сионской стене и на горе Мориа…

«Не надо ничего»; но уже это твердил нам старик Базаров, от которого по крайней мере русские давно выздоровели. Немножко объясняю этим Чуковскому, почему его пропаганда на Руси вяло прививается…

Что же нужно? Еще раз энергично повторяя себя, Уитмен высказывается:

   Прочь эти надоевшие басни…
   Прочь эти вымыслы, эти романсы, драмы дворов чужестранных,
   Эти любовные стансы, облитые патокой рифмы,
   Эти интриги и страсти бездельников
   Годны лишь для балов, где танцоры кружатся всю ночь, —
   Пустая забава, нездоровый досуг ничтожнейшей кучки людей,
   С духами, вином и в тепле, при освещении свечек.
   Муза! Я тебе принесу наше здесь и наше сегодня!
   Пар, керосин и газ, великие железные пути!
   Трофеи сегодняшних дней: нежный (?!! — В.Р.) кабель Атлантики
   И Суэцкий канал, и Готтардский туннель, и Бруклинский мост!
   Всю землю тебе принесу, как клубок обмотанную рельсами,
   Наш вертящийся шар принесу.

(Из «Песни о Выставке».)

Вот в чем дело… Но опять это у нас, у русских, сказано в «Отцах и детях»: «Жизнь есть не храм, а мастерская», а балы, замки и красивую жизнь немногих послал «к черту» еще энергичнее наш Максим Горький. Для русских это решительно все — не ново.

Ну, а в универсальном смысле, в смысле «истины в самой себе», неужели не заметим мы как в природе, так и в человеческой жизни — действительно «в особенности прелестных», — прелестнее, нежели соседние с ними уголки, где, так сказать, песенка и сказочка сама собою завивается, поется и поэт, едва взглянув сюда, — мурлычет себе под нос рифмы, звуки, созвучия. Не человек «выдумал поэзию», а поэзия, конечно, была в природе, в жизни — и человек просто ее передал, без ломанья, без натуженного отрицания. Этого-то и не поняли ни Чуковский, ни Уитмен, который поет все сплошь: