К чужому берегу. Предчувствие.

На самом деле, если вдаваться в воспоминания, то убегать из Парижа нам с Брике пришлось уже дважды. Самым жутким был первый раз — весной 1793 года, когда мы спасались от террора. Как и сейчас, я рвалась в Бретань, к детям, не подозревая, что рвусь из огня в полымя: провинцию вот-вот должна была охватить кровавая гражданская война синих с белыми… По иронии судьбы, в моем сердце тогда жила любовь к Клавьеру. О Господи! К Клавьеру, от одного имени которого мне нынче плеваться хочется!..

Второй раз был поспокойнее — зимой 1795-го. Я везла с собой младенцев дочек, полагая, что впереди у меня — беспросветная нищая жизнь в глуши Бретани. Я не знала тогда, что мне суждена встреча с Александром. «Странно, — подумала я, вспоминая те дни, — как легко человек перестает ценить то, что ему дано! Я — неблагодарное существо. Брак с герцогом дю Шатлэ стал для меня подарком судьбы, о котором пять лет назад я не могла и мечтать, по сути, чудом. И вот, по истечении времени, я совсем перестала воспринимать это как чудо. Иначе как объяснить то затмение рассудка, в котором я перестала держаться за Александра двумя руками, убежала в Париж, поссорилась с ним?»

Буагарди ночью привез меня в дом своего знакомого, обитавшего неподалеку от Дома инвалидов. Этот человек жил в Париже под личиной заурядного торговца, но его маленькая бакалейная лавка примыкала к городской стене, которая именно в этом месте разрушалась и осыпалась. Тот, кто знал об этом проходе, мог без труда покинуть столицу. Хозяин зажег фонарь и провел нас через полутемное помещение, наполненное ароматами мокко и перца чили, к пролому в стене. Там мы с легкостью, которая могла бы вызвать у несведущего человека изумление, выбрались на свободу. Буагарди проводил меня по склону холма до дороги на Медон, снабдил небольшими деньгами, чтобы я, добравшись до постоялого двора, могла сесть в дилижанс. Мой собственный экипаж пришлось оставить в Париже, чтобы не засвечиваться с ним на заставе и не давать моим преследователям лишней наводки для поисков. Пусть лучше Клавьер с Талейраном теряются в догадках, куда я делась: осталась ли в городе, убежала ли…

— Вы уверены в том, что делаете, мадам? Идти пешком, подвергать себя опасности нападения со стороны каких-нибудь прощелыг…

На мой взгляд, нет никакой необходимости в таком большом риске, — сказал Буагарди мне на прощание.

Разумеется, он полагал, что я рвусь только к мужу, поэтому мое нетерпение казалось ему слегка безумным. Однако я не намерена была ни посвящать его в свои тайны, ни менять свои решения.

— Не будем говорить об этом, граф! Меня не остановить. Благодарю вас за то, что вызволили меня из клетки! Даст Бог, мы еще увидимся.

— Обязательно увидимся! — сказал он с нажимом. — Я хочу проведать мадемуазель Аврору. Помните, недавно вы обещали разрешить мне это…

Мысли об Авроре, похоже, занимали его постоянно.

— Я разрешаю, разумеется. После того, что вы сделали для меня, Жильбер, я вряд ли могу в чем-то вам отказать.

Я приподнялась на цыпочки, поцеловала его в щеку.

— Спасибо! Пусть благословит вас Бог. Я рада буду стать вашей тещей, если так распорядится судьба!

Он едва услышал, что я сказала, сосредоточенно думая о чем-то своем. Его красивое лицо оставалось напряженным. Потом произнес:

— Я бы поехал с вами уже сейчас, мадам, если б не опасение, что меня хватится полиция. Шпионы Бонапарта постоянно проверяют, не покинул ли я Париж. Мне нужно поставить в известность министерство внутренних дел…

— Да, безусловно, — сказала я, явно торопясь. — Вы сделаете это и приедете в Бретань! Аврора будет ждать вас.

На самом деле я вовсе не была в этом уверена. Я вообще не могла бы сказать, где будет Аврора, когда Буагарди соберется-таки в Белые Липы. Мое намерение было таково: как можно скорее добраться до дома, забрать детей, включая, разумеется, и юную героиню Жильберовых грез, и убраться в Англию. Учитывать в этих планах время приезда Буагарди я, конечно, не собиралась. Надо будет — он найдет Аврору и в Англии!

Мне не будет спокойствия, пока я не обниму Изабеллу и Веронику, пока я не буду уверена, что они целиком под моей опекой и недосягаемы для Клавьера! Все остальное, включая встречу Буагарди с Авророй, могло подождать. В конце концов, если бы граф раньше был более решителен, моя воспитанница вообще не попала бы в такую подвешенную ситуацию и не стала невестой виконта дю Шатлэ. Так что пусть пожинает плоды собственной канители.

Брике докурил трубку. Пошарив в в каких-то своих запасах, достал булку, небольшой круг белого сыра, разделил всю эту снедь надвое и протянул мне.

— Будьте так добры, поешьте, ваше сиятельство.

Я взяла еду, не скрывая признательности.

— Обычно я кормила тебя, Брике.

— А я это хорошо помню, — отозвался он. — Кормили вы меня всегда до отвала. И при этом смотрели так участливо. — Он шмыгнул носом. — Будто мать.