К чужому берегу. Предчувствие.

Моя догадка подтвердилась, когда к нашей компании стремительно присоединился сам первый консул со своим адъютантом, высоким курчавым малым по имени Андош Жюно. Проходя мимо девицы, генерал мимолетно потрепал ее по локтю:

— Балом ты должна быть довольна, Паолетта, милая. Столько танцев… Талейран угодил тебе, попрыгунья?

— О, я в восторге от кадрили. У себя я тоже заведу традицию танцевать кадриль!

Она не сводила с меня карих оленьих глаз, и больше всего, видимо, ее интересовало мое платье.

— Вы брали уроки у Трениса, мадам? — спросила она наконец, обратившись ко мне напрямую.

— Совсем немного. Он довольно требовательный учитель.

Полина по-детски надула губки.

— Да. Это так. Когда-то он учил меня менуэту, маменька настаивала на этом. И это было несносно, клянусь! Я пряталась всякий раз, когда в салоне начинал звучать менуэт. А вы, мадам… вы обучены этому танцу?

Я с удивлением посмотрела на нее.

— Меня учили этому в монастыре, так тогда было принято.

— И в Версале, конечно, — подхватила Полина. — Было бы интересно там побывать. Ха-ха! Но я в то время была слишком мала, понятное дело, и жила на Корсике.

Полину, разумеется, не приняли бы при Версальском дворе, если б даже она была не слишком мала и не жила на Корсике, но я не стала этого говорить. Вспомнив историю с маркизой де Контад, я только украдкой бросила взгляд на уши прекрасной Паолетты: сегодня они были изящно спрятаны под локонами прически. Это вызвало у меня легкую улыбку, которую я скрыла, опустив глаза в тарелку. Лакеи начали подавать кушанья.

Ужин был легок, но очень вкусен и изыскан: аспик[39] из омаров на шафране и ароматических травах, запеченные в желтом тесте дрозды, блюдо из риса, тушенного со сморчками, несколько видов сыров, а на десерт — сладкая фарандола из земляники и восхитительная ромовая баба[40] с кремом и вишней, вымоченной в вине. Вспоминая торт, который отведала в начале бала, я подумала, что надо бы спросить у Талейрана, откуда взялся такой искусник на его кухне: в Париже, как я понимала, со времен революции кулинария была в упадке. Нынешнее же угощение было достойно королей.

Я сказала об этом вслух, и Талейран улыбнулся: это замечание явно доставило ему удовольствие.

— Готовил все это один молодой человек, почти мальчик, которого я совершенно случайно встретил, когда моя карета сломалась у трактира в Пале-Рояль. Пока ее приводили в порядок, я зашел внутрь выпить чаю. Мне порекомендовали отведать пирожных… э-э, отведав их, я просто не мог оставить повара на прежнем месте и увез его в карете с собой.

— Как зовут этого умельца?

— Карем, сударыня. Ему всего семнадцать лет. Думаю, Париж еще будет им гордиться.

Мармон подытожил:

— Значит, революция не только в армии раскрыла множество талантов. Кроме генералов от оружия, у нас будут маршалы от кухни!

Бонапарт подхватил:

— У Талейрана поразительное чутье на подобные вещи. С такими людьми мы скоро вернем Парижу звание столицы мира. Сюда устремятся любопытные со всех концов света. Я жажду этого. Возродить величие Франции — цель моей жизни.

Уже во второй раз за этот вечер я слышала от Бонапарта о желании сделать Париж столицей мира. Надо сказать, мне нравилось это. Хорошие планы для правителя, разве не так? Такие мысли неизбежно приведут его к идее возвращения Бурбонов — иначе Франции просто не вернуться в семью цивилизованных стран… Я заметила, что ест Бонапарт невнимательно, несколько неряшливо и очень быстро, часто брызгается, вряд ли особо замечая вкус блюда, так что разговоры о поваре вряд ли искренне его трогали. Однако ж он не показывал равнодушия, ко всему прислушивался и все замечал… Кипучая энергия била в нем через край. У генерала даже недоставало терпения дождаться, пока лакей поставит перед ним то или иное кушанье: он просто поворачивался к слуге и сам забирал у него из рук тарелку.

Разговор зашел о версальской придворной кухне, а затем переключился на сам дворец — нынче он был богадельней для солдат, пострадавших в войнах Республики.

— Я не мог поступить иначе, — сказал Бонапарт, — и распорядился отдать здание этим доблестным людям, получившим увечья на фронте. Любое другое решение не понял бы народ. Однако, кроме дворца, есть еще и версальские сады… кто, бишь, их спроектировал?

На миг воцарилось молчание. Казалось, никто не мог вспомнить имени архитектора, который при Людовике XIV разбил великолепный парк в геометрическом стиле. Я наклонилась к Полине, сидевшей рядом, и тихо шепнула:

— Их спроектировал Ленотр.

— Ленотр! — выкрикнула она громко, воспользовавшись моей подсказкой, и захлопала в ладоши. — Их Ленотр спроектировал!

— Да, правильно! — воскликнул Бонапарт. — Именно Ленотр. Впрочем, это ведь не ты вспомнила, Паолетта. Бьюсь об заклад, что ты никогда доселе о Ленотре и не слышала, ведь он умер не в наше время, как ты говоришь!

И он метнул на меня откровенно восхищенный взгляд.

— Я хотел бы возобновить работу фонтанов в Версале. Если бы они били, как и прежде, каждое воскресенье, парижские зеваки были бы в восторге.

— Насколько я могу судить, — произнесла я, — при короле это стоило дорого.