К'гасная площадь

Ну вот, попробуем: что такое карапуз не поняла, и Долгомостьев полчасабился, объясняя, и так объяснить толком и не сумел. Еще?.. Еще первая встреча, знакомство; акак же? обязательно: театр ЫЭстонияы, ЫАидаы, Георг Отс. Кстати, сняли уже тогдаЫМистераИксаы или не сняли? Потому что, если не сняли, откудамог знать Долгомостьев, что Георг Отс это Георг Отс?.. Итак, театр, антракт, вестибюль, подруга, настоящая эстоночка: полнокровная, полногрудая, белокурая, -- не то что Рээт, которую -- не акцент и не сигаретабы -- закого угодно принять можно, хоть и зарусскую. Акцент, впрочем, невероятно хорош, экзотичен, певуч, даи сигаретапроизвелавпечатление, потому что по тем временам, по городу У., девушкас сигаретою -- такого и представить было нельзя и неизвестно каким словом назвать. (Тебе бы, Маня, еще сигаретку в зубы -чистая бы блядь вышла!)10 Итак, спектакль кончается, аденег нету даже натрамвай. Предложил пешком, изо всех сил вид делая, что деньги не при чем, что соображения чисто романтические. Боялся: угадает причину, или просто откажется, или слишком далеко. Еще боялся куратов. Пронесло. Кадриорг -название красивое, жиларядом. Кофикию Тоомпеаю Было, было в журнальчике! Прощание, разве, свое, недостаточно для журнальчикаромантическое, чрезмерно для журнальчикаподробное, деревянный двухэтажный дом у вокзала, темная парадная, воняющая кошками, свистки поездов, бубнение радио, распашное платье, расстегнутые пуговки лифчикаи небольшая грудь из-под кружевной сорочкию Колготки странные: синего почему-то цвета. Рээт былаготова, хоть бы и здесь, в подъезде, стоя, аДолгомостьев не умел, не знал как, не понял, что можно, апонял позже, через годы, когдауж и фотография с так и не переведенным текстом, с подписью Reet, ясной и без перевода, давно изодранабыларевнивой Алевтиною в клочья, -- понял и захотел дополучить. Тут-то, наверное, и трансформировалось в сознании мальчишеское приключение в первую любовь, апуще всего потому трансформировалось, что: Таллин и повесть кумира, к тому времени в журнальчике появившаяся. И поездка, когда, трезво глядя, и не случилось-то ничего. Но и до сегодня отрезвить взгляд не удается.

34-84, -- прямо навокзале набрал Долгомостьев услужливо сохраненный памятью номер ее телефона. Ответил мужской голос. Вы приезжайте, сказал с несильным эстонским акцентом, приезжайте. Рээт скоро будет. Долгомостьев сразу понял, что это вернувшийся из армии муж. (Однажды гуляли по Тоомпеа, и Рээт завелапогреться в Домскую церковь: воот здиээсь, показаланастертую плиту у входа, здиэсь могьиилааээстъоонскъоогоо Доон-Жуана. Оон заавьещаал похъоорооньиить сьебьяя поод ээтиим каамньеем, чтообы всьее, ктоо вхъоодиит в сообъоор, поопииръаали праах. Оон дуумаал, чтоо оотмоолиит таак чтоо-ньиибуудь уу Гооспоодазаазьеемныые свооьии грьеехьии Ты веришь в Бога? изумился Долгомостьев. Рээт длинно посмотрелананего, не ответила, пошлак огромному каменному столбу, к которому прилепилась резного деревалюлечка, уперлась взглядом в по-старинному узкую деревянную книгу наторце, заплакала. Что с тобой? всполошился Долгомостьев. Я тебя обидел? Ньеет, после паузы качнулаРээт головою и ткнулапальчиком, едвадо нее доставшим, в грубую семерку [надеревянных страницах деревянной книги выстроились римские цифры столбиком: он I до V налевой странице, от VI до X -- направой]. Тыы слъыышаал къоогдаа-ньиибуудь проо дьесяать зъаапоовьеедьеей? Сьеедьмаайаа -- ньее прьеельуубоодьеействууй. Йаавьеедь зъаамуужьээмю Долгомостьев, не зная что ответить, углубился в осмотр-осязание украшающего люлечку орнамента. Каафеедраа, пояснила, не сразу найдя, как сказать по-русски, Рээт Каафеедраа). Понял сразу, чей голос в трубке, ане сообразил, что следовало б спросить у голосаадресочек, потому что, если перед мужем ни в чем не виноват (аДолгомостьев -- так получилось -- тчно виноват не был, разве метафизически!), то и адресазнать не может. Но не перезванивать же! Умнее-то всего вообще было тудане ехать, но такая простая мысль в голову почему-то не пришла(пришлаже, пришла, конечно, но последовать ей -- значило признать себя трусом, дапокудаи надеждадополучить не погиблаокончательно), и с каждым метром пути все вернее ждал Долгомостьев быть побитым (хоть, честно говоря, не зачто, не заметафизику же, черт возьми! датам разве объяснишь?), однако, немалый свой страх пересилив, в дверь постучал.