К'гасная площадь

Рээт оставилачемоданчик наземле и подумала, что и ей хорошо бы быть там, в колонне, вон даже место свободное -- в середине восьмого ряда, авместе с тем и лень было тудаидти: возраст уже не тот, детские игрушки все эти демонстрации, -- и покаРээт колебалась так, колоннапочти миновалаплощадь. И тут чья-то рукахудыми и сильными молотовскими пальцами схватилазаплечо. Затылком почувствовалаРээт давешний взгляд и, обернувшись, насей раз увиделасамого Долгомостьева, совсем близко от себя, не так, как там, навокзале. Отпусти, попросилапо-эстонски. Теперь, когдаее держали, онауж точно решиладогнать своих. Отпусти, пожалуйста. Но Долгомостьев только качнул головою и по-русски сказал улыбчатое: не понимаю. Рээт поняла, что он сказал не понимаю, что он требует уважения к себе, разговорас собою по-русски, но ни одного русского словаприпомнить, как назло, не сумелаи сновапо-эстонски сказала: ну отпусти же, пожалуйста! Они уйдут сейчас! Без меня! А они и действительно уходили вверх, в старый город, по узенькой Ваксаали, и уже едваслышались чистые голоски девочек.

Велло! закричалатогдаРээт. Велло! И увиделаВелло навершине-площадке Длинного Германа. Сине-черно-белое полотнище, зажатое у Велло под мышкою, трепетало по ветру углами, готовое сменить красный с голубым морем флаг, который Велло уже почти отвязал. Рээт чувствовала, что Велло слышит ее, но, как во время ссоры, слыша, не оборачивается. Не хочет помочь. И поделом мне, подумала, справедливо, и тогдасновавзглянуланаДолгомостьеваи сталавыплевывать ему в лицо все самые грязные эстонские ругательства, какие только зналаили слышалакогда-нибудь. Но он улыбался и покачивал головою: не понимаю.

Какой нехороший сон, подумалаРээт, когдапоняла(Долгомостьев понял давно), что это сон, что поезд стоит под яркими пятнами вечернего московского солнца, какой нехороший сон, но чужая руканаплече лежала, и, когда, повернувшись, увиделаРээт в нескольких сантиметрах от глаз лицо Долгомостьева, лицо насей раз реальное, действительное, подумалаеще: нехороший и, не дай Бог, вещий. Скорый поезд номер тридцать четыре ЫЭстонияы, бубнило заокном радио, отправляется от пятой платформы, аиз коридораглухо слышалась певучая эстонская речь. Я проторчал наКрасной площади полторачаса, сказал Долгомостьев. Некий капитан Кукк едване арестовал меня по подозрению в терроризме. Кстати, Кукк -это эстонская фамилия? Петух, кажется?.. Рээт молчала. Так что же случилось? Что тебя задержало? раздражился Долгомостьев. Потом улыбнулся и добавил: ну, что? Ты, наконец, поцелуешь меня?

В это мгновение ВероникаАндреевнасильным своим голосом из окначетырнадцатого этажапозвалаих всех обедать. Спорить с нею было опасно, даи не хотелось, и партию в городки пришлось до времени отложить. 3. Ф. НЕ ТО КОЛУН, НЕ ТО КАПЛУН В сугубо материалистическом миропонимании Долгомостьева, воспитанном с раннего детстваи позже, в зрелости, не смененном, потому что ничего легче и удобнее материализмаДолгомостьев зажизнь свою не узнал и не придумал, существовали необъяснимые прорехи, столь, впрочем, незначительные, что их, возможно, не стоило трудаи объяснять. Верил, например, Долгомостьев в мистическую связь человекасо своим именем, то есть, не вполне, конечно, серьезно верил, но кой-какие, даже и важные, решения принимал чуть ли не одной этой верою и руководствуясь. То есть всегдабывали навсе действительно серьезные причины, но, оглянувшись порою назад, ничего другого не оставалось, как признать, что насамом-то деле вовсе не по ним решилось, апо совершеннейшей ерунде. Взять вот хоть бы случай с женитьбою.

Если б звали немолодую монтажершу не Ледою, Долгомостьев вряд ли женился б наней. Не так, разумеется, примитивно, что, скажем, окажись онав последний момент Тамарой или Галею, сбежал бы из ЗАГСа, апросто изначально не притянулаб онадолгомостьевского взгляда, закоторый самас готовностью зацепилась, ауж дальше окрутить Долгомостьевабыло делом техники: по возможности тонко похваливать гениальный его материал (который и впрямь очень был недурен), восхищаться неожиданными монтажными решениями дапроявлять полное понимание, чья, собственно, это картина -- Дуловаили Долгомостьева. Тут т еще, что Долгомостьев непременно поверил бы устойчивым студийным слухам о какой-то неприятной, нечистой связи между Ледою и завпроизводством, если бы заву фамилия былане Лебедь -- уж слишком очевиден соблазн любому сочинить историю про Леду и Лебедя. Но это ладно, к слову.