К.И.С.

Глиняноголовые почтительно расступились и отошли на задний план, сгребая заодно кресла и проклятый столик, плавно покатившийся по полу на маленьких аккуратных колесах. Итак, плацдарм был освобожден. Гвалауку оставалось лишь начать трапезу, в которой, так сказать, пассивная роль принадлежала вашему покорному слуге…

Чудовище, явно растягивая удовольствие и заранее вытягивая зазубренные жвала, паучьим скоком стало подбираться ко мне. Скакнет — замрет, а потом отскочит и снова замрет. Бр-р-р… Для меня до сих пор загадка, как я не потерял сознание от страха? Взор мой не мог оторваться от жвал, которым не терпелось впиться в мое тело и начать тянуть из меня кровушку…

Резкий свист, вспышка ослепительного белого света!…

… по воздуху, как по горке ледяной, ко мне лихо съезжает взъерошенный и неистовый Кот Ирвинг Стивенс!..

— Давай!!! — орал он так, что уши закладывало, и с размаху сунул мне в руки что-то знакомое и тяжелое. Пальцы машинально охватили рукоять.

Меч! Мой меч!

Блеснуло лезвие; я весело крутанул клинок над головой и… баталия началась!

Получив столь весомую моральную и материальную поддержку, я кинулся в бой. Стивенс завывал сзади, рассыпая зеленые искры вставшей дыбом шерсти. Глиняноголовые вповалку валялись на полу, закрывая ладонями затылки. Вокруг ревело, трещало и грохотало, как в аду. Из портретных рам рвался многоголосый хор проклятий, — бушевавший вихрь разворачивал тяжелые золоченые рамы лицами наружу. Колонны обросли узловатыми старческими ветвями, грохотавшими на ветру, как окаменевшие кости. По стенам потоками потекла гнилая болотная жижа. Мертвенно-белый свет струился из трещин в стенах, дрожащих и осыпающихся, как при землетрясении.

Паук упорно тянул ко мне свои когтистые лапы, и я рубил их мечом, как в детстве рубил деревянной шпагой лопухи и репейники. Отрубленные лапы корчились на полу, стараясь вцепиться в ноги. Стивенс кинжалом отшвыривал их в сторону, умудряясь при этом быть и тут, и там, но не путаться у меня под ногами. В воздухе мельтешили какие-то уродливые полупрозрачные тени. Мелькали голые хвосты, перепончатые крылья, пузырчатая кожа и членистые усы. Под ногами кишмя кишели маленькие уродцы, сновавшие, как крысы, и с омерзительным писком удиравшие от Стивенса… Словом, лишь гений покойного Иеронима Босха смог бы своей фантастической, ошеломляющей кистью запечатлеть это побоище.

…Вот черт, лап стало что-то совсем уж много…

Да, как говорится, удивляться не приходится, — они отрастают и множатся! Их густая поросль всё настойчивее теснила меня в угол. Мысль о Лернейской гидре метеором пронеслась в голове и тут же пропала. Может быть, прижигание культей по рецепту Геракла и дало бы необходимый эффект, но попробуйте на практике сделать это!

Гвалаук добрался до камина и вытащил из него несколько головней.

Утирая пот со лба, я подумал, что дело худо, Стивенс тяжело дышал, не говоря ни слова и лишь вопросительно глядел на меня. В любом случае, оставался единственный шанс добраться до туловища проклятого монстра. Пугаться, ругаться, размышлять и настраиваться было некогда.

Отступив до самой стены для разгона, я внезапно прыгнул в гущу шевелящейся чащи когтей и суставов, вложив в этот отчаянный прыжок все оставшиеся силы. Выпад чуть было не вывернул мне плечо, но клинок со скрежетом и свистом вошел в туловище чудовища по самую рукоять!

Десятки лап обхватили меня в агонии. Затрещали ребра, сдавило сердце. Весь мир скользнул вправо и вверх по какой-то немыслимо тошнотворной, стремительной спирали. Последнее, что я помню, это дергавшееся в судороге тело паука, отвратительные пузыри и бородавки перед самыми моими глазами и кровь на них, кровь моего разбитого лица.

Тысячи труб взревели в ушах, завертелось огненное колесо, швырнуло меня куда-то в черную спасительную бездну, и оглушительным ураганом прогремел мне вдогонку мощный глас:

— ПОБЕДА!

…

Ох-хо-хо!.. Хлопотливая это штука, бродить по сказочному миру… Я согласен, сидя в кресле с чашечкой дефицитного кофе в руках, вполне можно с ленивым любопытством почитывать о злоключениях автора, но попасть самому в шкуру героя… Шкура эта часто бывает уподобляема дуршлагу, а это очень и очень больно…

Кис говорит, что я пролежал без сознания ровно пять суток. Что ж, у меня есть все основания поверить ему на слово, хотя от этих 120-ти часов в памяти моей не осталось ничего.

Но зато пробуждение мое было легким и светлым.

Я открыл глаза с чувством чего-то радостного и долгожданного, что вот-вот, просто непременно! — должно было произойти, и узрел себя на широкой постели, завешенной светло-розовым пологом. Полог поддерживали золотые фигурки амурчиков. Голые и пухлые, они радостно скалили мне зубки и весело подмигивали. Вышитый на пологе старый китайский император, стоящий на облаке, любезно присел, наклонив свой украшенный драконами зонт, и вежливо пропищал что-то на своем цукатном языке.