К игровому театру. Лирический трактат

Сначала процесс шел туго. Девочка-ломака, подошла к блюду, постояла перед ним с наигранными колебаниями, вздохнула, подняв к небу глаза, полные страдания, затем скромно потупилась и выбрала хурму, которая поменьше. По залу прошелестел легкий зефир недовольства; на простой человеческий язык этот смутный шорох можно было перевести примерно так: "Дура-идиотка! Взяла бы вон ту большущую гроздь дамских пальчиков или вот эту связку бананов и срубала бы их на глазах у всех в свое удовольствие. Потом вспоминала бы на старосте лет: хоть по конкурсу не прошла, но зато какие фрукты публично употребила!" Я был полностью солидарен со "зрителями". А кон-курсантка отошла от блюда и начала читать, держа злополучную хурму обеими руками перед грудью — ни дать ни взять солистка курганской областной филармонии при концертном исполнении арии Джильды "Чуд-ных-грез-вол-шеб-ный-рой". Она дочитала до конца, так и не попробовав свою хурму. Я тоже мужественно перенес невыносимую для меня пытку сценической речью, не перебивая плавного течения всех этих орфоэпических фокусов, логических ударений и артикуляционных изощрений. Но что я пережил! Что я пережил! Сначала я страстно ждал и молил беззвучно: "Ну, откуси же, откуси, милочка, хоть кусочек!", потом стал предвкушать, как сведет ей скулы от терпкого сока, потом мне вдруг захотелось вырвать хурму у нее из рук и засунуть, затолкать в накрашенный перламутровой помадой ротик, чтобы поперхнулась, подавилась, закашлялась, чтобы полетела, наконец, к чертовой матери, размеренная речевая красивость, чтобы паузы определялись не логикой, а живыми процессами жевания, глотания и наслаждения, чтобы главным стало не пресловутое идейно-художественное содержание, а ощущение и инстинкт.

Ничего этого я, конечно, не сказал и не сделал, я только процедил сквозь зубы змеиные хладнокровные слова:

— Надо съесть фрукт.

Она ничего не понимала. Она смотрела на меня своими прекрасными блекло-зелеными рыбьими глазами и дышала. Подышав, изящно подошла к заветному блюду и положила хурму на место. Кто-то нервно и одиноко хихикнул.

Но концепция экзамена все-таки была безошибочной, и это обнаружилось немедленно, при следующей же попытке. Виталий Васильцов, милый молодой человек лет двадцати трех, бодро подошел к фруктовому развалу и решительно выбрал огромную антоновку, взвесил ее на правой ладони, подумал немного и левой рукой взял еще одну. И так вот, стоя перед нами с двумя яблоками в руках, ненавязчиво объявил:

— Антон Павлович Чехов. Из воспоминаний идеалиста.

Прыснула артистка Коляканова, за ней — другие, и снова все были счастливы и довольны. Стеснение за другого человека — неприятное состояние. Это стеснение исчезло, ушло. Экзамен бодро покатился вперед.

Виталий откусывал поочередно то от одного, то от другого яблока: звучно лопалась крепкая упругая кожура, с хрустом откалывались и исчезали во рту сочные и белые сегменты гигантских яблок, чтец чавкая, причмокивал, сопел и облизывался, слегка, совсем по-чеховски стесняясь оттого, что проделывал это публично, в самом центре всеобщего внимания, но продолжал разворачивать свое странное повествование о любви и об арендной плате. О поднаеме дачной комнаты на летний отпуск (хрум-хрум-хрум), о прелестнице-хозяйке (хррруп-хррруп-хруп), об утреннем кофе со сливками (смок-смок и еще раз смок), о превосходнейшей водке с забытым наименованием "листовка" под горячую солонину с хреном (чавк-чавк-чавк), о полуденных купаниях и полуночных прогулках по железнодорожной насыпи под полной луной и с полной блондиночкой (чмок-чмок-чмок). "Ужасно хорошо!" Получался какой-то непривычный, нестандартный Чехов, жующий, глотающий, физиологичный, но в этой пожирающей заземленности, в этой сочной телесности отнюдь не погибала, а только ощущалась гораздо острее тривиальная и трогательная лирика дачного романа. Поколебавшись, все узнали в этом опыте именно Чехова, узнали и порадовались нечаянному свиданию.

К концу чтения перед Виталием встала неразрешимая проблема: рассказ был короткий, а яблоки были большие, так что доесть их к финалу не было никакой надежды. Тогда Виталий плюнул на текст, хотя он бьи классический, и стал быстренько доедать яблоки без текста — это было, так сказать, антоновки соло. Но ничего страшного не случилось. За дожиранием фруктов смотрели с неослабевающим интересом и в этой паузе еды тоже бьш Чехов, может .быть, даже еще больший чеховский Чехов. Мне, например, вспомнилась знаменитая фотография из журнала "Нива" — "Ольга Леонардовна Книппер, артистка Художественного театра пожирает в Мелихове чеховские рассказы и чеховскую сметану".