К игровому театру. Лирический трактат

Дальше все пошло как по маслу. Люся Долгорукова пощипывала и поклевывала виноградинки под аккомпанемент Татьяны Толстой; Володя Бурмистров, морщась, посасывал лимон в паузах знаменитого письма Аркадия Аверченко вождю большевиков В. И. Ленину; Юло Вихма азартно обстреливал зрителей и абитуриентов косточками от съеденных слив и ренклодов, а что он читал, я сейчас уже не помню: то ли Томсааре по-эстонски, то ли Шекспира по-английски. Олег Дружбинский читал Чехова без фруктов, но зато под собственную музыку. Фруктами при всем желании он не мог воспользоваться никак, ибо обе его руки были заняты: в одной он держал гриф виолончели, в другой — смычок. Это был тоже необычный Чехов, больше похожий на Шекспира, чем на самого себя — музыкальный, поэтический, образный Чехов, потому что виолончель напоминала нагую девушку под мостом, у которой украли ее платье во время купания, а смычок был похож на указующий перст судьбы; Олег приготовил для экзамена "Романс с контрабасом"...

Но настоящий фурор произвела, конечно, архитекторша — Леночка Кудрявцева. Она чувственно пожирала переспелую грушу в дуэте с мопассановской "Пышкой". Лена истекала грушевым соком. Пальцы и слова склеивались, губы и звуки голоса слипались, медвяно-жемчужные капли падали в глубокий вырез Лениного декольте, это было невыносимо соблазнительно — зрители-мужчины начали ерзать на своих стульях, стулья заскрипели почти неприлично, и кто-то прошептал, не выдержав: "Да, Мопассан — это, конечно, Мопассан". Дальше идти было некуда.

Тогда вышел Андрей Косодий, прекрасный украинский актер, хитроумный, как все хохлы, и такой же здоровый. Он подошел к фруктам, воровато оглянулся, по сторонам, пригнулся, напружинился в позе завзятого культуриста и, схватив двумя руками тяжеленное блюдо, быстро понес его куда-то. В зале разразилась внезапная гроза коллективного протеста, но улеглась тут же — Андрей тащил блюдо прямо на Васильева. У меня в мозгу промчались, сменяя друг друга со второй космической скоростью варианты трактовок его экстравагантного поведения: подхалимство, издевка, благодарность, — нет, доброта широкой души! Кандидат в семинаристы поставил блюдо перед худруком прямо на пол, подтянул стрелки брюк и улегся вдоль блюда с противоположной стороны. Уточнил позу, и сразу все, включая Анатолия Александровича, захохотали, — так смешна и красива была картина (роскошные плоды и цветущая молодость), так зазывна и забавна была поза самого абитуриента (Андрей возлежал у блюда в кокетливой мизансцене энгровской одалиски).

Вальяжно и небрежно развалившись на полу (голова величественно покоится на согнутой в локте руке), царственным движением, широким жестом раскрытой ладони никому не известный претендент показал знаменитому художнику театра на фрукты (Не бойся. Возьми себе что-нибудь.).

Себе Андрей не взял ничего. Он еще не выбрал достойного фрукта. Он продолжал выбор, объявляя "Записки сумасшедшего". У него разбегались глаза. Он приподнимался и оглядывал блюдо то с одной стороны, то с другой, присаживался перед блюдом на корточки, хватался за голову, поднимался во весь свой волейбольный рост и с высоты, как бы в подзорную трубу, высматривал что-то на блюде, потом падал на четвереньки и по-собачьи обнюхивал фрукты. Он выбирал и никак не мог выбрать. И все это время читал, читал, читал невозможный гоголевский текст. Мартобря 86 числа... Колебания были мучительными, невыносимыми. Они сводили с ума. Может быть я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником. Ведь нужно же выбрать что-либо в конце концов: вот этот ужасный персик? или прекрасный вот этот мандарин? Человек окончательно запутывался. Сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане. И не в силах выбрать, человек съеживается в жалкий комочек, подтягивая к груди ноги и голову, и дрожит, трясется рядом с наглой красотой и роскошью базарного заморского товара. Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! Жалкий, замученный колебаниями человечек трусливым быстрым рывочком хватает с блюда первую попавшуюся диковину и торопливо, давясь, судорожно усваивает ее, уйдя в глухую защиту. Потом приподнимает голову: а знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка? и изо рта у человечка нагло и неприлично высовывается шишкой сизая слива...

Все долго молчат, не зная, что делать, потеряв все привычные ориентиры. Такого разрешения темы не ожидал никто. Чтобы прекратить затянувшееся молчание зала, я благодарю Андрея и отпускаю его на место:

— Следующий этап — чтение стихов. Мы назовем его для себя "Шляпы". Внесите, пожалуйста, шляпы.