К истории русского футуризма

Непрактичный Велимир не извлекал материальной выгоды из своих произведений и всю жизнь провел полунищим скитальцем, умея только агитировать о помощи другим – голодающим и бесприютным.

Во время гражданской войны Хлебникову пришлось особенно плохо. Как беспаспортного, его часто арестовывали (у него не было даже карманов, и вообще – зачем настоящему страннику паспорт?!). Он много голодал и болел (сыпной тиф). Друзья уговаривали его лечиться.

– Лечение успеется! – говорил Хлебников.

Он рвался в столицу, чтоб напечатать свои произведения, главным образом вычисления о будущих войнах.

В 1921 г. уже в Москве он таинственно сообщал мне о своих открытиях, доверяясь:

– Англичане дорого бы дали, чтобы эти вычисления не были напечатаны!

Я смеялся и заверял Хлебникова, что англичане гроша не дадут, несмотря на то, что «доски судьбы» грозили им погибелью, неудачными войнами, потерей флота и пр.

Хлебников обижался, но все же, видимо убежденный, дал мне свои вычисления для обнародования. У меня сохранилась его записка:

Алексею Крученых

«Часы человечества»

Разрешается печатать.

В. Хлебников

10 /II-22

Эта вещь вошла в «Доски судьбы» (изд. 1922 г.).

В Москве Велимир снова заболел, жаловался, что у него пухнут ноги. Некоторым не в меру горячим поклонникам удалось уговорить его уехать в деревню и оттуда грозить англичанам, а заодно и всем неверующим в грозные вычисления⁸.

К сожалению, материальная часть похода была в печальном состоянии. Хлебников в дороге простудился (весною уснул на сырой земле). Медпомощь в деревне была недостаточна, к тому же Велимир гнал от себя лекарей.

Незадолго до смерти он написал письмо д-ру А. П. Давыдову (Москва):

Александр Петрович.

Сообщаю Вам, как врачу, свои медицинские горести. Я попал на дачу в Новгородской губер. ст. Боровенка, село Санталово (40 верст от него), здесь я шел пешком, спал на земле и лишился ног. Не ходят. Расстройство (неразборчиво) службы. Меня поместили в Коростецкую «больницу» Новгор. губ., гор. Коростец, 40 верст от жел. дор.

Хочу поправиться, вернуть дар походки и ехать в Москву и на родину. Как это сделать?⁹

Это последняя весть от Велимира Хлебникова – «Предземшара». Болезнь быстро развивалась и привела к преждевременному концу. Хлебников умер 37 лет – в возрасте Байрона, Пушкина и Маяковского.

Маяковский и зверье *

I

Некоторые критики (Иванов-Разумник, Чуковский, Воронский)¹ обвиняли лефовцев вообще, Маяковского в частности, в том, что они подпали под власть «машинной Вещи», «ликвидировали душу» и забыли «живого человека», забыли «духовное».

Они – бездушные механизированные люди.

Некоторые же критики, наоборот, обвиняли футуристов, Маяковского в особенности, в эгоцентризме, в ячестве (см., напр., статьи Полонского, Лежнева)².

Все эти обвинения взаимно исключают друг друга. А по существу именно Маяковского в одном никогда нельзя было упрекнуть: в отсутствии любви к живому, в том, что он «убивал душу». Напротив. Он очень любил и много места уделял всему живому и сам был слишком жив и даже страстен.

Ненавижу всяческую мертвечину,
обожаю всяческую

жизнь³.

Маяковский не выискивал себе тем в книгах, а брал непосредственную жизнь, чем и не нравился «духовникам». Он громыхал по улицам, азартничал в домах, «бабахал» с трибуны и все время зорко всматривался. От его взгляда не могли укрыться ни люди, ни звери. Последние его особенно интересовали. Поражали своей примитивной, но ярко выраженной жизненностью. Еще, кажется, никто не обращал внимания, насколько Маяковский любил зверей, и ни в одном исследовании о нем нет такой главы «Маяковский и зверье», а вместе с тем она должна быть написана, как очень показательная для этого «механизированного» человека.

Эта глава будет интересна не только сама по себе, она весьма важна для выяснения самого главного, «нутряного» в творчестве Маяковского⁴.

Маяковский любил зверей еще с детства. Сестра его Людмила Владимировна в воспоминаниях о мальчике-Маяковском пишет (журнал «Пионер» № 14, 1930 г.):