К югу от границы, на запад от солнца

– Ты так каждый раз говоришь, когда меня видишь, – рассмеялась она, усаживаясь, как прежде, рядом со мной на табурет и кладя руки на стойку. – Но я же тебе записку оставила, что какое-то время меня не будет.

– Какое-то время – понятие относительное. Особенно для того, кто ждет, – заметил я.

– Но ведь бывает, по-другому и не скажешь.

– «Бывает» – тоже довольно абстрактное словечко.

– Пожалуй, ты прав. – На лице Симамото появилась ее привычная улыбка, напомнившая легкий порыв ветерка, прилетевший откуда-то. – Извини. Не хочу оправдываться, но я в самом деле ничего не могла сделать. Не было у меня других слов.

– Чего ж тут извиняться? Ведь я тебе говорил: это бар. Когда хочешь, тогда и приходишь. Я к этому привык. Не обращай внимания – это я так, про себя.

Симамото заказала бармену коктейль и пристально посмотрела на меня.

– Что это ты сегодня так оделся, по-домашнему?

– Пошел утром в бассейн и не переоделся. Времени не хватило, – ответил я. – Но так тоже, по-моему, неплохо. Я так больше на себя похож.

– И выглядишь моложе. Тридцать семь тебе никак не дашь.

– И тебе.

– Но и двенадцать не дашь.

– Двенадцать не дашь, – повторил я за ней.

Бармен подал Симамото коктейль. Она сделала глоток и мягко прикрыла глаза, будто стараясь разобрать какие-то едва слышные звуки. Я увидел у нее над веками все те же маленькие складочки.

– Знаешь, Хадзимэ, как я ваши коктейли вспоминала? Так хотелось! У тебя здесь они какие-то особенные получаются.

– Ты куда-то ездила? Далеко?

– Почему ты так подумал? – спросила Симамото.

– Ты так выглядишь… – сказал я. – За тобой будто шлейф тянется… Из долгих дальних странствий возвратясь…

Симамото подняла на меня взгляд и кивнула.

– Я долго… – начала было и осеклась, точно вспомнила что-то. Казалось, она пытается подобрать слова и не находит их. Закусила губу и снова улыбнулась. – Все равно. Прости, пожалуйста. Надо было, конечно, как-то дать о себе знать. Но мне хотелось, чтобы некоторые вещи оставались такими, какие есть. Замороженными в том же виде. Приду я сюда или не приду… Приду – значит, я здесь. Не приду – выходит, я где-то в другом месте.

– И никогда посередине?

– Никогда, – заявила Симамото. – Потому что посередине ничего нет.

– А там, где посередине ничего нет, нет и самой середины, – объявил я.

– Совершенно верно.

– Иначе говоря, где нет собаки, не может быть и конуры?

– Точно, – сказала она и насмешливо взглянула на меня. – Должна сказать, у тебя оригинальное чувство юмора.

Музыканты заиграли «Несчастных влюбленных». Они часто исполняли эту вещь. Какое-то время мы сидели, молча слушая музыку.

– Вопрос можно?

– Конечно, – сказал я.

– Какая у тебя связь с этой мелодией? – поинтересовалась Симамото. – Я заметила, когда ты здесь, они всегда ее играют. Обязательный номер программы?

– Я бы не сказал. Просто ребята хотят сделать мне приятное. Знают, что она мне нравится, вот и играют.

– Замечательная вещь.

– Очень красивая, – кивнул я. – И непростая. Я это понял, когда несколько раз ее послушал. Не каждый музыкант такое сыграет. «Несчастные влюбленные». Дюк Эллингтон и Билли Стрэйхорн. Старая уже. 1957 год, по-моему.

– Интересно, а почему она так называется – «Несчастные влюбленные»?

– Ну, имеются в виду влюбленные, которые родились под несчастливой звездой. Не повезло людям, понимаешь? В английском языке специальное слово есть – «star-crossed». Это о Ромео и Джульетте. Эллингтон и Стрэйхорн написали сюиту для шекспировского фестиваля в Онтарио, и «Влюбленные» – одна из ее частей. Первыми ее исполнили Джонни Ходжес – он на альт-саксофоне был за Джульетту, а Пол Гонсалвес на тенор-саксе за Ромео.

– Влюбленные, родившиеся под несчастливой звездой, – проговорила Симамото. – Будто про нас сказано.

– Мы с тобой что – влюбленные?

– А разве нет?

Я взглянул на нее. Она больше не улыбалась. Лишь в глазах будто бы мерцали еле заметные звездочки.

– Я ничего о тебе не знаю, – проговорил я. – Смотрю тебе в глаза и все думаю: «Абсолютно ничего». Разве что совсем немножко о том времени, когда тебе было двенадцать лет. Жила по соседству девчонка, учились в одном классе… Но это когда было? Двадцать пять лет назад. Все твист танцевали, на трамваях ездили. Ни кассетников, ни прокладок, ни «синкансэна», ни диетических продуктов. В общем, давно. Вот и все, что я о тебе знаю. Все остальное – тайна, покрытая мраком.

– Это у меня в глазах написано? Про тайну?

– Ничего у тебя не написано. Это у меня написано, а у тебя в глазах только отражается. Не волнуйся.

– Хадзимэ, – сказала Симамото. – Это, конечно, свинство, что я ничего тебе не рассказываю. Правда, свинство. Но это от меня не зависит. Не говори ничего больше.

– Ладно, не бери в голову. Это я так, про себя. Я ведь говорил уже.

Она поднесла руку к воротнику жакета и, поглаживая пальцами рыбку-брошку, молча слушала джаз. Мелодия кончилась, она похлопала музыкантам и пригубила коктейль. Потом, глубоко вздохнув, обернулась ко мне:

– Да, полгода – это много. Зато теперь я, может быть, какое-то время смогу сюда приходить.

– Волшебные слова, – сказал я.