К югу от Вирджинии

– Ну! – она сжала кулаки и, будто преодолевая физическое препятствие, заставила себя войти в ворота. – Тебе сколько лет? Это ж по прямой, раз – и дома!

Оказалось, что не по прямой, аллея почти сразу уперлась в круглый то ли газон, то ли фонтан с ангелом посередине. Ангел, раскинув крылья, беззвучно дул в длинную трубу. Полина взяла налево, дорожка запетляла между надгробий и крестов. У высокого склепа с пузатыми колоннами она свернула направо, попыталась вспомнить, где должна быть луна. Верней, где была луна, когда она входила на кладбище. Полина не помнила, она подняла голову – луна стояла в зените.

– Черт с ней, с луной. – Полина остановилась. Белесый свет, как просыпанный мел, тускло мерцал на макушках памятников, на каменных крыльях тоскующих ангелов. От лунного света тени казались еще глубже, еще черней. Полина отчетливо услышала хруст щебня за спиной. Она повернулась, кровь застучала в висках, ей показалось, что она сейчас потеряет сознание.

– Эй! – громко сказала она в темноту. Голос получился плоский и чужой, она почувствовала, как трясутся ее руки. В тишине опять завыла проклятая собака. Теперь уже совсем близко. Полина вздрогнула – собака? А кто тебе сказал, что это собака?

Она побежала, петляя между надгробий. Влетела в глубокую лужу, поскользнулась и упала, больно ободрав ладони. Лизнула – кровь с песком. Сплюнула, понеслась дальше. Неожиданно выскочила к ангелу с трубой – выходит, она просто бегала по кругу. Но это был не тот ангел, у этого одно крыло было отбито до половины. Полина, ухватив ангела за ногу, подтянулась, влезла на постамент. Она сразу увидела каланчу, крышу своего дома, арка главного входа оказалась совсем рядом.

20

– Ну конечно, конечно, милочка! Выздоравливайте, – проворковала в трубку Вера Штаттенхаммер. – Тем более завтра, – голос секретаря радостно вспорхнул, – каникулы!

Полина повесила трубку, швырнула будильник в распахнутый шкаф, сморкаясь и кашляя, рухнула обратно в постель. Утреннее солнце уже доползло до кровати, но у Полины не было сил снова встать и задернуть шторы, она со стоном нахлобучила на голову подушку и проспала до часу дня.

В час она доплелась до ванной, распахнув дверцы, тупо таращилась в шкафчик с коробкой тампонов, медицинской склянкой какой-то зеленой гадости и пустой упаковкой из-под аспирина. Градусника не было, но, взглянув в зеркало, она решила, что и так все ясно. Припав губами к крану, она долго глотала теплую, противную воду. Чай с малиной, вот что нужно. Или с медом. Полина, шатаясь, вернулась в спальню, заползла в постель и уснула снова.

Жар держался три дня, Полина спала или устало разглядывала унылую географию потолка: ветвистая река впадала в залив Лошадиной Головы, в углу желтел остров Протекшей Крыши, напоминавший камбалу с ногами.

Зазвонил телефон, помолчал минут пять, потом начал трезвонить снова. Говорить не было сил, она дотянулась и рывком выдернула шнур из стены.

После полудня солнечная трапеция доползала по стене до календаря, репродукция «Семи Смертных Грехов» сияла, как витраж, деталей было не рассмотреть, но Полина помнила эту картину по Прадо: позапрошлым летом она ездила в Европу и почти неделю провела в Мадриде. К живописи Босха, по-голландски педантичной, она осталась равнодушна, ей больше пришелся по душе пылкий Веласкес, но она отчего-то запомнила именно эту, пугающую своей примитивностью, картину.

Сюжеты на тему алчности, блуда, гнева напомнили ей тогда картинки по технике безопасности: толстяк, азартно пожирающий разносолы, что ставит на стол хозяйка, очевидно, совершал грех чревоугодия – внизу так и было подписано «Чревоугодие». Под вывеской «Гордыня» худосочная голландская дама вертелась перед зеркалом, которое ей подсовывал дьявол в образе служанки. Прелюбодеи, разумеется, занимались сексом, а гневливые голландцы колотили друг друга кулаками и дубинами. Сюжеты грехов складывались в круг, что символизировало Господне всевидящее око, в зрачке которого расположился Христос, назидательно демонстрируя зрителям свои раны. Для особо непонятливых внизу стояла подпись: Cave cave Deus videt – «Бойся, бойся, ибо Господь все видит».

Полина перетекала из душного, липкого сна в полуобморочное пробуждение, отличить одно от другого было сложно – она и не пыталась, плыла по течению, покорно участвуя в замысловатых кошмарах. Кошмары имели фактуру влажной вязаной кофты грубой деревенской вязки; Полина, вывернув, никак не могла стянуть ее, потную и тяжелую, голова застряла в узкой горловине, шерсть лезла в рот, жарко царапала губы и глаза. От кофты жирно воняло жареной курицей.

Утро четвертого дня началось с грохота. Полина испуганно открыла глаза – внизу кто-то колотил в дверь. Крикнув «Сейчас, сейчас!», она кубарем сбежала по лестнице, звонко шлепая босыми ногами.

На пороге оказалась Хильда. Губа у нее почти зажила, желтоватый синяк был старательно запудрен, за спиной сияло волшебное утро. Хильда стояла в обнимку с продуктовым пакетом, из которого торчал зеленый хвост ананаса. Полина вдруг поняла, что жар спал и что она выздоровела.