К югу от Вирджинии

– Профессор Саймон Лири. – Полина произнесла имя легко, даже сама удивилась.

В трубке снова пошли гудки, Полина нервно чирикала ручкой по календарю – получались мохнатые спирали, похожие на мотки черных ниток.

– Ассистент профессора Лири слушает, – наконец отозвалась девица с сильным бруклинским акцентом.

Полина растерялась, она думала, что трубку возьмет Саймон.

– Добрый день, могу я поговорить с профессором Лири?

– Профессор на другой линии. Вы подождете или перезвоните попозже?

– Подожду, если можно.

– Без проблем. – Девица отключилась, из телефона потекла сладкая мелодия тенор-саксофона. Полина продолжала чирикать ручкой по обложке календаря. Во рту стало солоно – Полина прикусила губу до крови. Саксофон примолк, но тут же сладострастно заныл по новой. Закончилась и эта композиция, началась другая, еще более томительная и тоскливая.

Полина раскрыла календарь на январе, пролистала до марта, стала разглядывать репродукцию «Музыкального Ада»: тут чернильное небо было исполосовано рыжим пламенем, огонь отражался в озере, багряном, как кровь. На арфе был распят грешник, на ягодицах другого оттиснуты ноты псалма, который исполнялся хором грешников под управлением капельдинера с рыбьей мордой.

Полина видела оригинал в Мадриде, «Сад земных наслаждений», в музее Прадо. Это была то ли правая, то ли левая створка триптиха. На переднем плане кролик тащил окровавленную жертву, привязанную к шесту, по замерзшему озеру скользили грешники, один несся прямо к полынье с черной ледяной водой.

Полина перевернула лист – август был иллюстрирован почти идиллической центральной частью триптиха. Нежно-розовые фигурки мужчин и женщин играли с птицами и зверями, лакомились гигантскими ягодами, понуро совокуплялись.

У Полины затекла рука, горело ухо. Неуемный саксофон начал новую мелодию. В сетке сентября была отмечена первая и последняя неделя, перевернув на октябрь, Полина снова нашла пометки. Она раскрыла ноябрь, тут саксофон оборвал свое нытье на полуноте.

– Слушаю! – профессорский голос показался не просто знакомым, а почти родным. Полина растерялась, палец нащупал кнопку отбоя.

– Да! Я слушаю! – требовательно произнес профессор. – Говорите!

– Саймон, – Полина почти промямлила, смутилась, со злостью стукнула по колену кулаком. – Саймон, это Полина.

– Да, я узнал. – Она почти увидела, как профессор откинулся в кресле, ухмыляясь и вытягивая ноги в итальянских ботинках вишневой кожи. – Узнал… Полина. Ну как ты живешь, Полина?

Мысли перемешались, она не знала, с чего начать, она вдохнула и быстро заговорила:

– Саймон, я в Данциге, это Теннесси, дыра редкая, но не в этом дело, тут до меня работала Андик, Лорейн Андик, она тоже из Колумбийского, я ее не помню по университету, она тоже литературу преподавала… В смысле – тут, в этом чертовом Данциге преподавала литературу. А теперь я…

– Ну а я тут при чем? – Голос стал плоским и холодным. Полина увидела серые безразличные глаза, морщину между бровей.

– Я просто подумала, – она старалась говорить быстрей, боясь, что не успеет, что профессор перебьет, бросит трубку. – Может, она звонила тебе отсюда, скажи мне, что ты знаешь. Это очень, очень важно!

– Я не понимаю… – он начал, но Полина перебила его.

– Она исчезла! Пропала! На чердаке мертвый енот… Скелет и корм собачий в миске. Понимаешь? – Полина чувствовала, что Саймон вот-вот положит трубку. – Тут какая-то еще волчица, которую сожгли, Колинда (Господи, что я несу! Ну заткнись же ты, дура!), мне дрозда с отрубленной головой подкинули, и вообще, это не город, а какая-то секта…

– Если ты немедленно не… – строго сказал Саймон, и Полина тут же замолкла.

– Я не знаю, с какой целью ты мне звонишь… – начал профессор.

– Мне нужно узнать, где она, что с ней случилось! Если только она…

Саймон перебил ее:

– Я не знаю, зачем ты мне звонишь. – Он сделал паузу, проверяя Полинину сдержанность. – Не знаю и знать не желаю. – Еще пауза. – Так вот, я хочу, чтоб это было в последний раз. Ты поняла?

Полина зажмурилась, как от боли, нажала отбой, вскочила с кровати, подбежала к окну, вернулась обратно, сжав кулаки, закричала в потолок:

– Дура! Дура, дура, дура!

Мотая головой, плюхнулась на кровать, закрыла лицо ладонями.

– Вот ведь дура, – простонала она. – Стыдно-то как, господи…

Она пошла в ванную, открыла холодную воду. Стараясь не глядеть в зеркало, наклонила голову, набрала в ладони ледяную воду, опустила лицо. В спальне зазвонил телефон.

– Да! – прокричала Полина, едва успев вытереть ладони о джинсы. – Але!

– Я еще не закончил, – мрачно проговорил профессор. – Невежливо бросать трубку. – Он помолчал и тем же хмурым голосом продолжил:

– Лорейн позвонила в конце зимы, где-то в феврале… Спрашивала про аспирантуру, есть ли у меня знакомые на кафедре литературы, могу ли я помочь. Я сказал, что помогу, – профессор помедлил. – Потом она позвонила недели через две. Я ее даже не узнал, голос был странный, какой-то загнанный, что ли… Я толком ничего не понял, напомнил про аспирантуру – я говорил с Флетчером о ней, Лорейн ответила, что с аспирантурой вряд ли теперь получится.