К югу от Вирджинии

«Лорейн сидела на этом диване, сидела, укрывшись этим пледом. Голубь так же бродил по карнизу, стучал клювом в жесть. Смеркалось, в феврале темнеет рано, сеял дождик с белой крупой. Или было сухо? Темнота густела, таращилась из лестничного пролета в распахнутые двери. Она дремала, очнувшись, слышала, как стукнула дверь, но в доме никого. Наверное, почудилось.

Так же пахло старым домом, сухим деревом, чайным листом, чем-то еще вроде лаванды. Такие летние запахи, а за окном февраль. Лорейн раскрыла Библию, но от одиночества и тоски Библией не загородиться. Или это был страх? По балкам чердака царапали коготки, острые когти, шериф советовал завести кошку – сам ну просто вылитый гриб! Да и кошкой от когтей этих не защититься.

Лорейн сидела на диване, Библия, плед, темное окно, она боялась зажечь свет, тайком поглядывая на ступеньки, что ведут наверх. Ступеньки обиты медью, дерево исшаркано – наверху спальня, с видом на бок кладбища и дальние крыши под красным и серым шифером. Кровать, над кроватью – когти.

Или она молилась? Вставала на холодные доски, а может, просто закрывала глаза, ведь с Богом говорить не обязательно на коленях, а Бог тут в Данциге совсем рядом, прямиком над крышей. Ведь местные только и делают, что молятся. Считай, прямая связь.

Разгадала ли я тебя, Лорейн? Ты просишь Его найти выход: пусть как этот нудный голубь, что долбит клювом жесть, но чтоб улететь, взмыть, исчезнуть. Вон отсюда. Пусть одна, жизнь штука такая – одинокая. Остальное – видимость, самообман. Одиночество не так уж страшно, когда паришь, а сверху бездонное небо. Воздух над тобой, и луна, и солнце. А это, милая моя Лорейн, уже почти бессмертие.

Я ступаю за тобой след в след, как по глубокому снегу, мороз забирается за голенища, тут главное не оступиться, не утонуть в холодной вате. И выхода у меня нет, лишь повторять все за тобой – след в след: Нью-Йорк, Колумбийский университет, профессор Лири – милашка Саймон и под конец Данциг. Данциг! Что за слово, что за звук – будто железной дверью клацнули – клац! – и все, возврата нет и быть не может. И городок этот – чопорный, на все пуговицы застегнутый, а взгляд такой замогильный, будто у похоронных дел мастера, да и при всей прилизанной чопорности своей по городку мертвечинкой так и потягивает. Как с чердака нашего, дорогая моя Лорейн!

Следы твои теряются в сумерках, я сделала еще шаг – вот она, обезглавленная птица, сколько у тебя их было – три? А что потом? Я знаю, если мне не разгадать тебя, мне тоже придется исчезнуть, растаять, испариться. Я вижу твою спину, нервную и худую, ты сходишь с тротуара, огибаешь каменную ограду; откуда здесь столько хризантем? Они серые, тусклые, как зола. Я ступаю по ним, по хрупким серым цветам… Цвета золы…»

Полина уткнулась подбородком в грудь, приоткрыв рот, задышала глубоко и печально. Рука обмякла и сползла с дивана, ладонь медленно раскрылась, словно в ожидании подаяния.

Утро среды брызнуло ярким светом, растеклось фальшивым венецианским стеклом по паркетным доскам гостиной. Полина удивленно огляделась, опустила ноги на пол. Спина затекла, Полина потянулась – она так и проспала всю ночь одетой на горбатом диване. Встала, громко топая по ступенькам, быстро поднялась наверх, распахнула дверь в спальню. Вчерашний страх сменился злой решимостью.

– Мисс Рыжик? – Вера Штаттенхаммер удивленно отозвалась после третьего гудка. – У вас в среду, по-моему…

– Нет занятий, нет, – перебила Полина. – Я не по этому поводу звоню.

– Чем могу помочь? – чопорно спросила Сахарная Вера.

– Лорейн Андик… – медленно начала Полина, ей показалось, на том конце возник вакуум – ни звука. – Которая преподавала тут до меня… Я хотела бы с ней связаться… – В трубке звенело космическое безмолвие. – В мае выпускные экзамены, мне нужно знать, какой материал она давала классу, в каком объеме… Вы меня слышите, мисс Штаттенхаммер? Але?

– Да, – выдавила Вера. – Да, да, – она поперхнулась и закашлялась.

– У вас же есть в файле ее адрес, мобильный телефон? У вас есть ее файл?

– Да… Но…

– Я записываю, мисс Штаттенхаммер, – жестко сказала Полина, щелкнула шариковой ручкой, ища, на чем бы записать. Под рукой ничего не оказалось, Вера на том конце, пошуршав бумагами, начала диктовать цифры.

– Сейчас, секунду… – Полина сняла со стены календарь Босха, быстро начала записывать. – Так, тридцать семь, пятнадцать, да?

Вера тусклым голосом повторила номер и повесила трубку. Это был нью-йоркский телефон, Полина быстро набрала, закусив губу, стала считать гудки.

– Номер, по которому вы звоните, отключен и более не обслуживается, – произнесла механическая женщина на том конце. – «Белл Атлантик», старейшая компания Америки, мы предоставляем своим клиентам отличный сервис и низкие тарифы. – Женщина-робот щелкнула и отключилась. Пошли короткие гудки.

Полина с минуту слушала гудки, потом, решившись, набрала номер Колумбийского университета.

– Соедините меня, пожалуйста, с факультетом международных отношений.

– С деканатом или кто-то конкретный нужен?