К Лоле

Я вздрогнул и тряхнул головой. Мимо проходили сокурсники: лекция благополучно закончилась. Прошествовал, потрясая учебником политэкономии, Марат, прошмыгнули хихикающие девочки, прошел Ян с обезьянкой на плече, прошагала примадонна курса Александра Ефремова, широкобедрая блондинка с алым бантиком вместо рта.

Благодаря тому что я сидел у входа, все миновали мой стол, и это выглядело как шествие к находящемуся за моей спиной священному предмету, хотя в действительности там располагались только такие же столы и газетная стойка. Люди входили по одному, торопливо двигались вглубь зала с сосредоточенными лицами, а среди выходящих преобладали пары и маленькие компании — они направлялись прочь неспешным шагом, негромко разговаривая и улыбаясь.

Я прихлопнул ползущего поперек строчки жука и раскрыл тетрадь на новой странице. Она вдохновляла на письмо к Лоле, но начать его удалось почему-то лишь с середины: «Если ты заставишь стронуться с места свои московские мысли и впустишь в них воспоминание о нашей встрече, я, без сомнения, вскоре узнаю об этом. Расстояние играет важную роль для пароходов и поездов, но не для нас и не для ощущений. Может быть, взаимность ловка и способна включить звучащую суперстратом связь, может быть, мы, сами того не зная, прижаты спиной друг к другу, может, есть явления, которые усиливает желание их объяснить…»

Аккуратно извлекаю лист из тетради и рву его на четвертые, восьмые и шестнадцатые — на углу стола возникает горка клетчатых лоскутков, которые вдруг разлетаются от порыва непонятно откуда взявшегося ветра. Кто-то стремительно прошел, а я его и не заметил. Сгребаю ногой бумажные осколки под столом. Следующая страница бела, мертва, и от ее чистоты у меня в голове становится пусто. Не буду я огорчаться пресным посланием к Лоле. Мне пора отправляться на абонемент за книгой с таблицами полных эллиптических интегралов I рода: нам задали множество непростых задач по предмету… как же его? Еще такой седой толстяк его читает… Опять забыл, ну и бес с ним, примеры-то в тетради, рядом с неудавшимся письмом к Лоле. Стоп, а что, если обратиться к ней на «Вы»? Ведь она настоящая дама, она почти принцесса, она шипастая роза, цветущая пред моими мысленными очами. Итак, «От души желаю, чтобы эти письма канули в Лету, а осталась бы пьеса, которую мы с Вами создавали с такой страстностью». Что я хотел сказать? Уже не знаю. Пылкость ума разбивает воображение вдребезги, и его искристые частицы летят — одна в тартарары, другая в зубы к римским псам-церберам, которые проглотят ее на драку-собаку, третья присоединяется к жужжащей над Лапландией метели, остальные затухают коликами в подушечках пальцев, сжимающих шариковую за тридцать шесть коп.

Попробую остыть у картотеки. Сдаюсь в плен любому, самому жалкому подобию порядка. Мне надоело ходить ферзем. От вольных движений слева падает лес, справа корчит морды однорукий король. Лучше сидеть в почтовом ящике и выталкивать всю поступающую почту обратно, а когда никто никуда не пишет, слушать сквозь воспоминание школьный звонок и думать, что последних четырех лет, когда я начал безудержно влюбляться, еще не бывало.

С заполненным требованием в правом манипуляторе иду к библиотечному барьеру. Карамзин, «О солитонном режиме трехчастотных когерентных взаимодействий импульсов при дисперсии групповых скоростей».

«Оставьте требование, а за книгой подходите через пятнадцать минут», — доносится до меня сквозь вату в ушах. Всего-то, оказывается, нужно было услышать человеческий голос. Простой женский голос. Выгнув тонкое запястье, она указала на красную коробочку для заказов и вернулась к распределению книг и формуляров. Ее худенькие оголенные до плеча руки выглядели на фоне уложенных пластами громадных фолиантов гибкими и изящными, а лицо — таким приветливым и спокойным, что я чуть было не осмелился ее позвать. Как ты хороша! Как прекрасны все далекие и недосягаемые, не закованные в броню неприступности, тихо перешедшие из ангелов в люди.

Так и не оживший валун языка во рту молча благодарит ее. Завихрения импульсов, скоростей, а главное, времени устаканиваются. Деревянные стрелки настенных часов изображают гимнастическую фигуру, эквивалентную четырнадцати ноль-ноль. Тревожная месса переместилась из головы в живот.

Похлопывая себя по бедру оцарапанной утром в автобусе папкой, я направился к раздевалке. В местной столовой сносные обеды только по четвергам, когда готовят свекольник и жареную рыбу, а в остальные дни меню однообразно и более чем уныло: суп капустный лист, рагу с Овном, компот из мертвых груш. Шашлык и салат «Каналья» не подают никогда. Поэтому путь мой лежит в «Розмари», поближе к недорогим пельменям со сметаной, черным хлебом и томатным соком.

Там на бледно-зеленой стене висит видная с любого места копия хорошо известной картины «Девочка с персиками». Напротив малиново светится реклама сандеев. Над сверкающими салатницами и вращающимися тарелками с безукоризненно нарезанными ломтиками рыбы и сервелата лоснится желтое лицо продавца.