К Лоле

Доктор отказался прийти в наше общажное гетто, у него слишком много пациентов в поликлинике, а сосед, выслушав мои жалобы, сказал, что все ясно, грипп, и отправился за волшебными мандрагорами, которые должны меня излечить. Два дня не появляется, наверное, во время поисков попал в Ховрино, а если так, то ждать его обратно пока не приходится, поэтому я без зазрения совести бросаю апельсиновые корки на его кровать и ем витамины с его полочки.

К тому же если бы он был здесь, то стал бы издеваться над моей системой «руки в тепле, ноги в холоде», он считает, что я простудился из-за своих легких полуботинок. Я не стал ему рассказывать, что виной моей болезни были мерзкие мальчишки. Они остановили меня на улице и попросили поиграть с ними в мяч. Я бросал большой разноцветный, похожий на пляжный, мяч, а когда, поскользнувшись на ледяной лунке, упал, они со смехом и криками навалились на меня, стали давить на грудь и сыпать в лицо снегом. Потом убежали, а один, в красном пальто, забыл свои санки, и их забрала проходившая мимо старушка. Я читал в «МК» про этих озорников, про этих добилней, я знаю, кто они, ботинки тут ни при чем.

Весь сегодняшний день я не поднимался с кровати, дважды стучал в стену соседям, которые приходили, чтобы развести мне в банке клюквенный морс и укрыть еще одним одеялом. Билеты на «Кабалу святош» пришлось отдать одногруппникам — Желдыбину и Махорину — они заходили навестить меня после занятий.

Как обидно, ведь на поиски этих билетов я потратил больше недели — касса театра продавала только по заказам, в театральных киосках ничего, кроме Нового цирка, Петросяна и Театра мимики и жеста, не предлагали, перекупщики заламывали невозможную цену, и оставалась только надежда купить их в день спектакля, как вдруг мне повезло, и я приобрел пару билетов в подземном переходе у пенсионера в каракулевой пилотке.

Теперь буду лежать, болеть и ждать, когда придут Ж. и М. и расскажут, как в театре было здорово. Как они шагнули из сумерек прямо в залитый светом театральный подъезд, и навстречу им вышла невероятно полная дама с холеным рыльцем и розовыми руками, в куполообразном пурпурном платье и, лорнируя их, представилась Мельпомидой (Ж. всегда путает фамилии): «О, я хотела бы говорить с вами о Театре! О! В этом храме зеркал человеческих глаз, где причудливы все отраженья мгновений эпохи, каждый чувствует новое слитое с мудростью старой, и, вина выпивая бокал, он вкусит символический смысл бытия на коленях пред сценой в роли отринувшего старую роль мирового судьи».

«Чего-чего?» — выдавливаю я из воспаленного горла.

«О, Театр! Чу, Театр! Ну же, сколько для вас в этом слове, юнцы?» — продолжает она, не обращая внимания на раздающиеся из кровати возгласы.

«Да, — хриплю я, — понятны восторги мне эти». Я хотел бы ответить Мадам: «Я люблю этот мир. Мне знакомо, и вы угадали».

Напряженное молчание занавеса, затем — музыка, свет, появление актеров, всплеск интонаций, пробуждение сюжета, а в зрительном зале — минуты полной отрешенности от своего действительного положения во времени и пространстве.

Мадам продолжает: «Браво, прозелит! Теперь мы с тобой поднимемся на легендарный Неерзонов дом без кухонь и прихожих и вспомним историческую беседу двух великих актеров. Что они делали, запершись вдвоем на 18 часов, в памятном и далеком 18.. году? А часы тогда были долгие, не в пример мимолетным нынешним. Ты думаешь, они там пили вино и закусывали варениками с лососем?»

«Нет, я так не думаю, Мадам, они там не закусывали».

«Так, может быть, они делали что-то постыдное, что неприлично делать двум порядочным людям, хотя в некоторых случаях и простительно богеме?»

«Да нет же, у меня и в мыслях ничего подобного не было, тем более что я прекрасно знаю, чем они там занимались».

«Правильно, мальчик, они не делали ничего вышеназванного, они там спали. Положили головы на синие сафьяновые подушки и, как были во фраках и не снимая перчаток, заснули на диване валетом и видели один и тот же сон про новый театр. Это я им явилась во сне с чудесной идеей. Не удивляйся, что я слишком молодо выгляжу, за моими плечами небывалый жизненный путь! Моя фамилия Грушецкая, и я горда каждой своей затеей».

Она горда, ей радостно, а мне плохо. Плохо, Лола, того и гляди вырвет. Вечером я совсем расклеился. Прости, но если бы ты могла прийти, сесть у кровати, открыть на коленях книгу, которую ты не читаешь, и вслух пробежать «Йасин». Ведь что проку от этих таблеток, глотаю пятую, выпиваю стакан морса, отвернувшись к стене, пытаюсь отвлечься от муторной ватности, овладевшей всем телом, и представляю, как двое счастливчиков поднимаются сейчас от Охотного Ряда по Тверской, чтобы через квартал повернуть направо к вожделенному зеленоватому зданию.

На правой стороне проезда темно, теснятся автомобили, на левой — свет, свет, бьющий в глаза свет электрических свечей. Нижняя половина фасада ослепительна и будто подвижна, верхней владеет ночь.