К морю Хвалисскому (СИ)

Стоял дивный ранний час. Великий Итиль, замедлив свой извечный бег к Хвалисскому морю, неспешно, словно топленое масло в серебряном котле, растворял в своих водах небесный янтарь, а мохнатое, как новорожденный жеребенок, солнце, ненадолго забыв о необходимости подниматься в привычную синь, продолжало нежиться в его гостеприимной колыбели и, кажется, даже похрапывало.

Умытая росою степь дышала свежестью, и в ней бурлила пропадающая куда-то в знойную пору разнообразная жизнь. Из-под конских копыт то и дело взлетали гнездящиеся прямо на земле перепелки. Пару раз среди серебристо седых султанов полыни мелькнули хитрый глаз и рыжий хвост степной лисицы – корсака. Похоже, рыжая плутовка взяла след зайца. Чуть позже, когда поле стало совсем диким и безлюдным, возле самого горизонта мимолетным наваждением пронеслась стая легконогих сайгаков.

А пятнистый Малик, видимо желая покрасоваться перед Хатун, сопровождавшей вместе с ним вершников, раз сорвавшись с места, притащил крупную, тяжело трепыхавшую никнущими крыльями красавицу дрофу. Прядущий ушами, утробно урчащий, с трудом волокущий слабо сопротивляющуюся добычу, по весу превосходящую его раза в два, пятнистый охотник напомнил Торопу материного любимца, драчуна и гуляку Черныша, когда тот в какой-то особенно удачный для себя день сбил с крыши овина матерого глухаря.

Хотя великий Кеген разменял уже восьмой десяток лет, он оставался крепок в седле, дальновиден в суждениях и крут на расправу. Его не сгорбленные почти полувековым правлением плечи по-прежнему уверенно удерживали бремя власти. Не по-стариковски зоркие глаза отважно смотрели вперед, а недавно рожденный одной из младших жен сын, являлся доказательством того, что мужество хана тоже не спешит оставаться в прошлом. Враги его боялись, рядовичи-пастухи едва не боготворили, а главы подвластных ему сорока родов и собственные многочисленные потомки, включая годившегося Лютобору с Камчибеком в отцы старшего сына, боялись без его позволения даже рот раскрыть.

В отличие от обхазарившегося соседа Кури, великий Кеген всем сердцем питал исключительное презрение к роскоши. Жил по-простому, соблюдая заветы предков. Неожиданных гостей принял радушно. Выслушал их поздравления и благопожелания, принял приличествующие случаю подарки и проводил в свое жилище, предложив угощаться маслом, кобыльим молоком, куртом и жареным мясом. На запыленную одежду усталых путников хан даже не взглянул, благо, сам был облачен в халат настолько засаленный, что впору вместо заправки в кулеш класть.

Впрочем, Лютобора хан рассматривал очень внимательно, и Тороп, который понятия не имел, что за недоразумение произошло когда-то между наставником и степным владыкой, обратил внимание, что этот насмешливый, буравящий взгляд руссу не то, чтобы неприятен, но, несомненно, вызывает раздражение.

Наконец, великий Кеген, видимо удовлетворившись результатами, величественно кивнул своей то ли бритой, то ли лысой, голой, как коленка, головой:

– Подрос, возмужал, заматерел, говорят, героем сделался, – неторопливо изрек он, смакуя кусок бараньего жира, срезанного с самого загривка. – И девки красные, небось, сохнут. Настоящий Барс, право слово. А я ведь, старый, когда мой Бахытжан сбежал обратно в степь, все думал: то ли тебя к табуну приставить, то ли ромеям в Херсонесе продать. Хорошо Тобохан тогда надоумил, что коли такой юный человек так крепко держит слово, то из него точно выйдет толк. Но уж больно дерзко ты тогда себя вел. К старшим совсем почтения не имел. И чему тебя там в этом Вышгороде старый плут Асмунд бей только учил?

Хотя Тороп слушал речь хана так внимательно, что удивительно, как его уши не вытянулись до размера заячьих, представить, что судьбой наставника кто-то когда-то мог распоряжаться также своевольно, как ныне разнообразные хозяева распоряжались его собственной, он так и не смог. Хотя на высокое место за княжьим столом добрый меч, случалось, выводил даже детей рабов, как-то не верилось, что правы были Белен и Бьерн Гудмундсон. И то сказать: стали бы горделивые ханы Органа называть родичем абы кого, да и старый Асмунд, кроме своего обожаемого князя, называл сынками да внуками лишь детей именитых воинов и воевод, отдавших жизнь за князя и Русь.

Лютобор выслушал слова хана с полнейшим спокойствием, делом подтверждая собственную же заповедь о том, что настоящий воин должен, если требуется, оставаться равнодушным не только к язвящему железу, но и к колючим словам. Он скромно позволил Камчибеку рассказать об истинной цели их приезда и высказать все просьбы и пожелания. Подобные дела следовало, прежде всего, обсуждать соплеменникам.

Великий Кеген доел лакомство, с наслаждением облизал с рук растекшийся до самых локтей горячий жир, а остатки обтер о полу своего халата.