К морю Хвалисскому (СИ)

Сначала он решил, что все-таки умер. Мир мертвых — мир тишины. Сама по себе ужасная, эта мысль не вызвала в нем страха: он знал, отец и родичи, ожидающие под сводом Мирового Древа, не смогут его упрекнуть. Узнать бы, чем закончится битва, а там и навь не страшна. Затем, однако, ощутив вкус крови во рту и почувствовав вытекающие из носа и ушей медленные теплые ручейки, понял, что падение просто оглушило его. Ну и ладно! Глухого раба у боярина Вышаты Сытенича навряд ли кто захочет купить! Лишь бы уцелеть!

Последнее представлялось сейчас ох каким сложным. Осознав, что победа в этой битве остается не за ними, озлобленные очередной неудачей викинги решили идти на прорыв, и мерянину, лишенному возможности заранее узнавать об опасности, находящейся вне его поля зрения, приходилось вертеться во все стороны, точно на сковородке ужу.

Затем слух вернулся, и первое, что Тороп услышал, был удивленный и растерянный возглас Путши:

— Матерь Божья!

Молодой гридень стоял в двух шагах от него, судорожно хватаясь за правую руку. Все еще сжимавшая меч кисть и предплечье лежали на земле, ровно, точно колос серпом, срезанные тяжелой стрелой с широким наконечником. Из разорванных жил хлестала кровь. Путша недоуменно переводил взгляд с потерянной руки на оставшийся обрубок и обратно, а Тороп стоял рядом, не ведая, что делать, начисто забыв все, чему его учила боярышня.

По счастью в этот миг из самой гущи битвы вылетел Анастасий. Без лишних разговоров молодой лекарь сорвал с Путши пояс и с остервенением перетянул им руку, остановив кровь. На помощь крестовому брату поспешила неизвестно откуда взявшаяся Мурава. Лицо девушки осунулось не хуже, чем у бойцов, платье было все залито кровью. Не замечая летающих повсюду, точно косой дождь, сулиц и стрел, девушка подставила теряющему сознание гридню неожиданно окрепшее плечо.

Ее отвага, впрочем, едва не стоила Торопу с Анастасием жизней. Завидев лакомую добычу, хазары и их северные союзники устремились на нее, словно мухи на мед. Одного из противников, какого-то эль арсия, мерянин лихо зарубил, от другого проворно увернулся, направив его прямиком на меч Анастасия, но третьим оказался сам Эйнар Волк, и таких, как Тороп, он привык брать в супротивники враз по полудюжине.

Мерянин облизнул пересохшие губы и выставил вперед меч. Нешто он не видал викингов в бою? Нешто его не учил Лютобор, витязь, добавивший к прозвищу Эйнара приставку Хромой? Впрочем, Тороп понимал, что умения наставника ему удастся достичь самое меньшее лет через пять или шесть, если вообще удастся, а времени, как назло, оставалось только на то, чтобы достойно встретить взгляд вражеского меча. Хромой Волк начал замах…

Однако боги неизвестно зачем, но опять хранили мерянина. На уровне его глаз неожиданно сверкнула узорчатая рукоять лебеденка Суони, и в небеса свежим весенним ветром, срывающим нежный цвет вишни и черемухи, взметнулись светлые волосы белой Валькирии.

— Нотмунд! — услышал Тороп голос, в котором тоска и боль удивительно сочетались с запредельной нежностью.

Меч Гудмундсона взлетел и застыл, словно застряв в небе. В бешеных зеленых глазах что-то дрогнуло. Мир рухнул, и время потекло вспять, срывая личины, отбрасывая покровы, обнажая суть. Не было больше ни суровой воительницы, грозы датчан, ни свирепого цепного волка. Посреди грохочущего железом, обжигающего смертельным ужасом бранного поля стояли только жених и невеста, разлученные в день свадьбы. А между ними пролегала пропасть длиною в пять лет, полная крови, горечи и безумия.

И через эту пропасть потянулась узкая женская рука, сжимающая заветный обручальный перстень.

— Нотмунд! — вновь позвала жениха воительница.

Волк вытащил из неба меч и опустил его, переводя взгляд со своего перстня на лицо девы. Губы его шевелились, пытаясь вспомнить то, что пелена забвения скрывала от разума.

У человека может быть множество имен, а еще больше — прозваний. Однако истинное имя, писанное ему на роду, всегда одно, и оно священно. В прежние времена его за пределами родного дома и произносить было заповедано, дабы не подслушала злокозненная нечисть, ибо потерявший свое имя обречен бродить в темном лабиринте миров, не имея надежды найти дорогу домой.

Именно эта беда пять лет назад и случилась с молодым воином-англом, когда, очнувшись на корабле разоривших его край разбойников-ютов, он не смог вспомнить ни где его дом, ни как его зовут. Тогда жестокий Гудмунд сначала в шутку, потом и всерьез назвал сына своего кровного врага своим сыном, отнимая у него прошлое. Тогда родился Эйнар Волк.

— Нотмунд! — леди Агнесс решительно шагнула вперед и надела на палец суженого кольцо, которое ждало этого мига пять долгих лет.

И в этот миг имя, блуждавшее на губах безумца, наконец, обрело забытый вкус, вкус поцелуя, и из самых потаенных глубин исстрадавшейся души устремилось наружу:

— Агнесс! — услышала нареченная невеста голос, который снился ей все это время по ночам.