К морю Хвалисскому (СИ)

И на следующий день, и на другой, и после Лютобор поднимал Торопа чуть свет и, пока не просыпались новгородцы, гонял по речному берегу, обучая искусству владеть мечом. Ловкий и проворный, как лесная кошка, гибкий, как ивовый прут, мерянин науку перенимал легко. Да и как было не перенимать. Тороп ждал каждого урока с замиранием сердца, помногу раз в тайне ото всех повторяя все, что успевал увидеть и запомнить. Он забывал про сон и усталость, не чувствовал боли в рассаженных в кровь коленях и локтях, ломоты в спине – иной раз, увлекшись или не рассчитав силу, русс мог ринуть так, что дух вышибало. И прежде не отлынивавший от работы, Тороп теперь трудился с таким рвением, словно каждый день приближал его освобождение из кабалы. Больше всего он боялся, что Лютобору прискучит возиться с ним – в самом деле, других что ли забот у него нет. И еще он очень хотел как-нибудь проверить, есть ли от учения толк.

Случай представился вскорости. Как-то раз, то ли они с Лютобором слишком увлеклись, то ли новгородцы проснулись раньше обычного, но учение было в самом разгаре, когда над откосом появились боярин, дружина и Белен.

– Ну, надо же! – присвистнул Путша. – Никак Драный наш решил ратному делу учиться. И еще наставника себе какого отыскал.

– Какого такого? – надменно обведя презрительным взглядом взмыленные спины учителя и ученика, осклабился боярский племянник. – Такого же драного, как он сам!

– За такого драного четверых не драных не жалко отдать! – усмехнувшись в седые усы, парировал дядька Нежиловец.

Шальные глаза Твердяты загорелись озорством:

– А ну-ка! Поглядим, как лягушатам наука дается! – проговорил он, потирая костлявые ладони.

Долговязый и нескладный, как косисена, он скатился с откоса и кое-как утвердился на песке с мечом наперевес. При этом он так уморительно отклячил тощий зад и вытаращил глаза, что парни наверху со смеху покатились: не иначе колыбелью новгородцу служил бубен какого-нибудь игреца-скомороха.

Задетый наглым замечанием Белена, Тороп, однако, шутить не собирался. Он ответил выпадом на выпад и ударом на удар. Один раз Твердята промахнулся, а на другой – его меч описал красивую дугу и вонзился в речную гладь. Парни наверху восторженно загомонили: Твердята считался не самым последним бойцом. Но Торопу дороже любых слов были чуть заметный одобрительный кивок боярина и улыбка Лютобора.

Круглое лицо боярского племянника вытянулось от досады:

– Что же это делается, дяденька? – топнул он ногой в вышитом сапожке. – Где это видано, холопьям в руки меч давать?!

– А ты попробуй, отними, – предложил боярин. – Глядишь, ловчее, чем у Твердяты, выйдет.

– Точно ловчее! – подтвердил, высовываясь из воды, незадачливый озорник. – Белен Твердич у нас частенько с мечом упражняется… – Твердята склонился в шутовском поклоне. – Лежа на солнышке брюхом вверх! – неожиданно закончил он и под всеобщий хохот с громким плеском нырнул.

– Не случится большой беды, – сказал Вышата Сытенич, – коли в дикой степи за Булгаром на ладье окажется еще один обученный ратник. А что до меча, то это – оружие вещее. Сам выбирает, кому даваться в руки, кому нет.

Рубя мечом головы воображаемых врагов, Тороп думал о Булан бее и хазарах. Лютобор прав – нет чести в том, чтобы нападать из-за угла. Пройдет немного времени, и наступит час возмездия. Взовьется на мачтах боевой стяг, раскинет огненные крылья грозный сокол Рарог, и понесутся по Итилю длинные корабли, наполненные ратниками. На одном из этих кораблей и ему место найдется. Доставая из ножен меч, мерянин клялся, что не узнает покоя, пока не падут в пламени пожара стены Итиля и пока на берегах великой реки жив хоть один сын проклятого племени. Он не пощадит никого. Он будет глух к мольбам и стонам поверженных врагов, как был глух к мольбам и стонам его родичей Булан бей.

Прикосновение к священной Перуновой стали рождало в сердце гордость, щекотало ноздри предвкушением запаха вражьей крови, подсказывало устам слова клятвы. Только вот жизнь текла своим чередом и изменяла на свой лад любые клятвы и обещания.

Старый хазарин

Однажды вечером Тороп сидел на речном берегу и после ужина чистил песком большой котел, в котором новгородцы обычно готовили еду. Никогда не чуравшийся женской работы мерянин чем мог помогал Воавр, особенно теперь, когда корелинка была тяжела и растущее у нее во чреве дитя забирало так много сил.

Да и как тут было не помогать ему, холопу безродному, когда сама боярышня, если служанке особенно недужилось, как, например, сегодня, брала на себя ее обязанности и стряпала еду для отцовских людей. Впрочем, такие дни, даже если они бывали постными, казались для дружины чуть ли не праздником: уж на что хорошо готовили и Торопова мать, и Воавр, а все же далеко им было до разумной дочери Вышаты Сытенича. Дядька Нежиловец говорил, что это боярыня Ксения научила родимое чадо стряпать по обычаю ромейской земли, добавляя ароматные коренья и пахучие травы.