К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

Незавидные черты времени оставил и Батюшков в письмах к Гнедичу. «Боже! что за люди! Какое время! — писал он в 1811 году. — О Велхи! О варяги-Славяне! О скоты! — Ни писать, ни мыслить не умеют!!! А ты еще хвалишься петербургским рвением к словесности!!! Мода, любезный друг, минутный вкус. И тем хуже, что принимаются так горячо. Тем скорее исчезнет жар, поверь мне: мы еще такие невежды, такие варвары!!!» (II, 162) В 1816 году он написал о московском и петербургском литературных кружках такой отзыв: «Ты себе вообразить не можешь, что у нас за собрание, составленное из прозы, стишков детских, чаю, оржаду, детей и дядек! Бедная словесность! Бедный университет! Я повторяю сказанное: в Беседе питерской — варварство, у нас — ребячество. Не сказывай этого никому» (И, 409–410). Вообще говоря, Батюшков беспощадно громил большой свет за его «хладнокровие и малое любопытство к отечественным книгам». Взводя на светское общество обвинение в «исключительной и неизлечимой любви к французской словесности», он досадовал, что эта любовь «выдержала все возможные испытания и времени, и политических обстоятельств. Всё было сказано на сей счет; все укоризны все насмешки Талии и людей просвещенных остались без пользы, без внимания» (I, 64). Ни в чем не зная средины, Батюшков и в нападках своих на галломанию общества доходил до последних крайностей галлофобии. Так, под впечатлением 1812 года он писал Гнедичу: «…скажу тебе мимоходом, что Алексей Николаевич <Оленин> совершенно прав: он говорил назад тому три года, что нет народа, нет людей, подобных этим уродам, что все их книги достойны костра, а я прибавлю: их головы — гильотины» (II, 235). На сей раз Оленин и Батюшков теряли из виду, что если бы в русском обществе того времени не было французских книг и эмигрантов, не было бы и такого, например, в России министра, каким был С.С. Уваров[53]

…

К чести жившего на грани двух столетий образованного общества, историческое беспристрастие может указать немало исторических лиц, отметивших свое государственное и общественное значение просветительными заслугами отечеству. Здесь место привести на память черты духа времени, которым одушевлялись эти лучшие люди своей эпохи.

Насильственно навязанный в начале XVIII столетия верхним слоям русского общества наружный европеизм к концу столетия успел выноситься и обнаружить свою бессодержательность. Показная благовоспитанность, скороспелая подделка пол иноземный образ мыслей и заемный из чужа склад жизни — вся эта явная ложь и спесивая фальшь в общественном сознании и жизни возбуждали в истинно образованных людях насмешливое негодование, брезгливое презрение и законное отрицание. Жизненною целью всех лучших людей сделалась забота об истинном образовании общества, а ближайшею задачею — необходимость вызвать в самом обществе деятельный отпор разъедавшему его умственному бессилию и нравственному злу. Задача была не легкая: чтобы упразднить показное европейничанье в мысли и жизни общества, нужно было, прежде всего, заставить его полюбить свою литературу, через нее полюбить родной язык, заговорить на нем и в его гении почерпнуть силу разумения родных исторических основ и начал истинного национального образования. С такими целями литературная борьба против увлечений щегольством чужеземства началась еще с половины прошлого века и — к слову сказать — упорно продолжается до сих пор, всё еще не достигая победного торжества. Первая четверть текущего столетия застала, однако ж, творческие силы общества на высоте призвания. Из последних поколений конца XVIII-го и первых поколений начала XIX-го века выделилось на все поприща жизни немало творчески способных руководителей. Доказать это значило бы переименовать ряды обессмертивших себя исторических деятелей того времени. Для целей занимающего читателей очерка достаточно напомнить нежданно быстрый и увлекательно пышный расцвет художественной литературы в русском обществе прошлых тридцатых годов. Это отрадное явление в истории русского просвещения было подготовлено, конечно, теми двумя-тремя предшествовавшими ему поколениями, среди которых родились и воспитывались все его представители.