К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые

— Ой! — весело сказала критик Валерия Пустовая, тоже заметив собачку и немного испугавшись, хотя, возможно, только для вида.

— Не бойтесь, она не сильно укусит, — пошутил президент.

Потом эта собака пришла к нам с Валерией, и я тоже ее погладил. В руке у меня осталось несколько черных волосков с собачьей головы, и я их положил в свой блокнот на память.

Тем временем меня ждало новое потрясение.

Президент к слову вспомнил кого-то из классиков, кажется, Чехова, который сказал где-то о писателях, что они зачастую то немытые, то нечесаные.

Присутствующие писатели несколько напряглись, но Владимир Владимирович сразу всех успокоил, сказав:

— Да нет, у вас все нормально, я здесь вижу только двоих таких. — И он посмотрел на меня, а потом на своего помощника Юрия Лаптева.

С ужасом я подумал о своей голове, которую последние десять лет еженедельно брею наголо: как она могла показаться нечесаной и где я мог ее измазать?! Но тут президент нас с Лаптевым успокоил и пояснил:

— Я имею в виду, что вы небритые, — и он провел ладонью по скулам и подбородку, словно оглаживая несуществующую бороду и показывая, где именно у нас наличествует растительность, которой можно было бы избежать. Но, судя по улыбке президента, наша небритость все-таки была вполне простительна.

Я отпивал чай, уже немного освоившись. Правда, когда я отклонялся на спинку стула и убирал руки со стола, охранник президента, стоявший чуть позади него, сразу мерил меня грозным взглядом комика Гарика Мартиросяна. Я тут же возвращал руки обратно на стол, чтобы никого не нервировать.

По невидимым признакам поняв, что официальная часть завершена, охрана попросила журналистов удалиться, и те, начав щелкать фотоаппаратами раз в двадцать пять быстрее, постепенно вышли.

Мы остались без посторонних глаз, с ласковой собачкой и охраной.

Догадавшись, что пришло время для более серьезных бесед, Денис Гуцко спросил президента о национальной идее. В частности, Денис предложил вообще не искать эту идею, чтобы себя не ограничивать, а жить так, свободно, не заморачиваясь, чтобы потом не пришлось отвечать за ложные цели.

— Вы знаете, я действительно много думал на эту тему, — ответил президент. — И ничего хорошего пока не придумал.

Тем не менее свое видение национальной идеи президент озвучил:

— Главная задача — быть конкурентоспособными.

И в науке, и в экономике, и в культуре.

Писатель Герман Садулаев высказал опасения по поводу последних событий в Чечне, с истинно кавказской дипломатичностью сказав о том, что наибольшей поддержкой там все-таки пользуются федеральные силы и что чеченский народ нельзя бросать на произвол судьбы.

Здесь в голосе президента впервые появились железные нотки, и уверенная речь его в общих чертах свелась к тому, что опасения Садулаева скорее безосновательны.

Здесь я вступил в разговор с темой, которую еще до начала встречи с президентом обещал организаторам встречи не поднимать, но слово свое не сдержал. За что прошу прощения.

Начал я, как водится у русских писателей, издалека.

Я сказал, что существует миф о внутреннем тяготении русских людей к жесткой державной руке, к деспотии и тирании. Но, сказал я, русские люди помнят и ценят милосердие своих правителей не меньше, чем любые силовые решения.

Посему мне хотелось бы, попросил я, чтобы Россия по-прежнему оставалась свободной страной, где могут заниматься политикой любые политические силы, правые они или левые, не важно.

— И тем более, Владимир Владимирович, необходимо амнистировать всех людей, которые находятся сейчас в российских тюрьмах по политическим мотивам, — попросил я.

— Вы думаете, я никого не амнистирую? — спросил президент. — Иногда до позднего вечера читаю материалы по помилованиям и потом, не дочитав, подписываю не глядя.

— Ну тем более, — сказал я. — Мне хотелось бы, чтобы российская власть вела себя более корректно и, например, никто не позволял себе таких выражений, которые позволил себе Владислав Сурков, однажды заявивший, что в России «необходимо стричь яблоки и лимоны».

— Серьезно? — неласково усмехнулся президент. — Это Сурков будет их лично стричь? Я не знал.

— Да, было такое заявление.

— А вы, как я понимаю, один из представителей этих…

— Да, я один из названных плодов.

Путин кивнул головой: всё понятно. Хотя мне показалось, что и до своего вопроса всё хорошо знал.

— А вы вообще как себя воспринимаете: как строгого правителя или как доброго? — спросил я. — Каким бы вы хотели остаться в истории?

— Ну зачем сразу «в истории»? Я еще жив.

— Можно оставаться живым, но не находиться во главе государства, правильно? — уточнил я.

Не став углубляться в тему возможного продления президентских полномочий, Владимир Путин сказал, что хочет остаться в памяти народной «строгим, но справедливым».

Тут кто-то из молодых писателей попытался встрять со своим вопросом, но я попросил с крайней степенью тактичности, отпущенной мне природой:

— Может быть, Владимир Владимирович еще как-то прокомментирует мои слова?