К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые

Я все-таки надеюсь, что человек, которому выпало руководить страной в не самые легкие годы, еще проявит себя как добрый и милосердный правитель. Даже по отношению к тем людям, которые, быть может, заблуждались в чем-то.

Еще есть время что-то исправить. Там, в блокноте, было слово «амнистия» и еще два слова: «свободные выборы».

Не выбрасывайте этот блокнот, гражданин подполковник.

2007

Поедем на авто, несогласный?

Однажды летом провел я Марш несогласных. Это было началом.

Уж и не помню, сколько раз за последние пару месяцев меня подвергали административным задержаниям, сажали в камеру, составляли протоколы, налагали штрафы, брали объяснения. Меня находили в кафе, на улице, во дворе возле дома, но чаще всего в поездах. Помню несколько ситуаций: еду из Москвы, в пять утра приходит наряд милиции, включают свет в купе, поднимают меня с полки полуголого… Женщина на нижней полке в ужасе закутывается в простыню, садится, смотрит на меня, пытаясь разгадать: маньяк? убийца? мошенник? Все происходит мрачно и очень серьезно. К нам заглядывают люди со всего вагона, преисполненные трагизма ситуации. На выходе нас встречает усиленный наряд, и, не стесняясь меня, они спрашивают у тех, что работали в вагоне: «Ну, все нормально? Тут весь вокзал переполошили! Справитесь? Что это за тип такой важный?»

Подобное было не раз и не два. Правда, в последнее время чаще всего меня просто встречают опера у вагона, проверяя паспорта у всех пассажиров подряд. Я им издалека кричу: «Я здесь! Здесь! Да-да, шестнадцатое место, Прилепин». И тогда они оставляют в покое пассажиров и ждут меня.

Ведут в отделение. Там спрашивают, что я делал в Москве (если я приехал из Москвы в Нижний), или зачем я приехал в Москву (если я туда приехал).

Однажды в Нижнем я пошутил и на вопрос, что я делал в столице, ответил: «Встречался с заместителем главы администрации Президента РФ».

Опер застыл, раздумывая.

«Пиши, пиши», — сказал я. Он так и записал.

Ко мне домой периодически приходят сотрудники милиции, моей жене звонят с угрозами («Твоего мужа посадят, поняла?»), мне выключают Интернет, меня, повторяю, находят в любой точке города, из чего я заключил, что либо за мной следят, либо прослушивают мой телефон, впрочем, во втором пункте я давно уверен. Что касается первого пункта — тут еще печальнее. Однажды, накануне московского Марша несогласных, я поехал в рязанскую деревню. Поехал на машине, на поминки к своему деду, на девять дней. Когда я возвращался с поминок, это было как раз в день Марша, нам села на хвост машина с двумя мужчинами и ехала за нами около трехсот километров. Мы несколько раз останавливались, они тоже останавливались и терпеливо ждали. Убедившись, что в Москву я не еду, они отстали.

В общем, у меня периодически возникает ощущение, что я живу в самой постыдной африканской стране. Знаете, ведь я ничего не сделал дурного. Я не преступал законов, я платил налоги, я воспитывал детей, я писал книги. У меня немного иные взгляды на ситуацию в России, чем у людей, находящихся во власти, но я никогда не призывал к их насильственному свержению.

В одну из пятниц я в очередной раз ехал из Москвы.

Только что из рук прямого потомка Льва Николаевича Толстого — Владимира Ильича Толстого — получил я литературную премию «Ясная Поляна», был обласкан прессой и посему приближался к дому в самом радужном настроении.

На выходе из вагона меня привычно встречали.

Надо понимать, «органы» не следят за литературным процессом. Им есть за кем последить и без того.

Мы дошли до линейного отделения милиции.

В камеру меня сажать не стали, но приставили ко мне милиционера, чтобы я не убежал. Тем временем в дежурке, за толстым стеклом, начался обзвон всевозможных инстанций, от ФСБ до РУБОП. Дежурные пытались понять, что им, собственно, со мной делать.

Видимо, вопрос ставил абонентов в тупик, потому что в компании милиционера, в сыром и мрачном коридоре отделения, я провел два с лишним часа.

Наконец за мной приехали. Крепкий, бритый, как и я, наголо человек. Он представился. Начальник отдела по… и прочие, вполне увесистые регалии.

— Прокатимся, поговорим, если вы не против? — предложил он.

— Куда прокатимся?

— До вашего дома.

— Давайте. Только, если можно, побыстрее.

Мы уселись в машину и покатили.

— Что в Москве делал?

— Премию получал.

Отчего-то в машине мы сразу перешли на «ты».

Обстановка сближала. Сидим локоть к локотку, что тут церемониться.

— За какой роман премию?

Ответил, за какой.

— И экранизировать тебя будут? Какую книгу?

Ответил, какую.

Довольно ненавязчиво беседа началась, в мирных тонах. Небольшой сбой ритма произошел на вопросе:

— Ты вот известный человек — а не боишься, что тебя используют?

— Кто меня может использовать, если я сам этого не захочу? ЦРУ? Пентагон? Масонская ложа?

— Ну, и тебе можно что-нибудь предложить…

— Мне ничего нельзя предложить, у меня все есть. У меня можно только отнять.

У нас был очень односложный разговор. Мне, наверное, задали около сотни вопросов, а я дал около сотни ответов. Каждый ответ — одно предложение. Максимум два.