К новому берегу

— Ферма тоже наша, — не соглашался Петер. — Ферме надо отдать самую лучшую корову: на первых порах нам вполне хватит молока и от буренушкиной телки — она не уступит матери.

— Ой, господи, ой… Что ты, Петер! Мало того, что двух молодых коней отдаешь колхозу… еще и самую лучшую молочную корову уводить из дому. Не к добру это, сын, вспомнишь мои слова.

— Не забудь и мои, мать, — улыбнулся Петер. — Это только к добру. Все самое лучшее надо отдать колхозу, тогда он будет процветать, и всем от этого будет польза. Я не знал бы, куда деваться от стыда, если бы мы сдали на ферму Пиектале. Ведь у соседей тоже есть глаза. Осмеют нас, скрягами назовут. Тебе этого хочется?

Старая Гандриене перестала ссориться с сыном, но не легко было у нее на сердце, когда молодую Буренушку уводили в усадьбу Стабулниеки на молочнотоварную ферму. Гандриене пошла с сыном и, отведя в сторону заведующую фермой Ольгу Липстынь, начала подробно рассказывать, какая добрая скотинка ее Буренушка:

— Когда доишь, не брыкается, молочка не задерживает ни капельки, только любит, чтобы с ней обходились ласково. Ты приглядывай за ней, Ольга, присматривай за доярками, пусть не бьют и не ругают и чтоб всегда было чистое вымя.

— Будьте покойны, матушка Гандриене… — улыбаясь, успокаивала Ольга старую крестьянку. — С Буренушкой здесь ничего плохого не случится.

— Когда-нибудь и охапочку клевера надо подкинуть, — не унималась Гандриене. — Скотинка его страсть как любит. А то одной болотной осокой можно скоро заморить… На, Буренушка, на, моя коровушка, поешь хлебца… кто тебе теперь даст полакомиться… — она отламывала по кусочку от большого прихваченного с собой ломтя и кормила корову. Уходя, Гандриене уронила несколько слезинок и долго оглядывалась на большой коровник, откуда доносилось мычание приведенных коров.

— Видел ты, Петер, каких коров привел Мурниек? — заговорила она, когда коровник скрылся из виду. — Две старые передойки, еще старше нашей Пиектале. Не отдал на ферму свою лучшую скотину. Одному господу видно, что он будет делать с тремя молодыми коровами. На позапрошлой неделе я своими глазами видела их у него в хлеву. Как же так получается: одним оставляют по корове и телке, а этому целых три дойных. Разве это порядок — каждый делает, что ему вздумается?

Петер остановился среди дороги.

— Ты правду говоришь, мать? — спросил он. — Ты точно знаешь, что у Мурииека в усадьбе остались три молодые коровы?

— С какой стати мне врать! — Гандриене даже обиделась. — Своими глазами видела. Если не успел продать, куда же им деваться? И такому человеку доверяют колхозное имущество, в таких руках будут ключи от амбара…

— Знаешь, мать, ты иди домой, а я вернусь на ферму, — сказал Петер. — Так это оставить нельзя.

— А почему обязательно тебе ввязываться в это дело? — вдруг стала сокрушаться Гандриене. — Разве другие ослепли, разве у них языка нет? Еще обозлится, врагов наживешь. Мурниек и так горластый, попробуй перекричать его.

— Я не для себя стараюсь! Это не мое личное дело, а дело всего колхоза, поэтому молчать нельзя.

Петер вернулся на ферму и разыскал Регута, который весь день провел в Стабулниеках.

— Товарищ председатель, нет у нас порядка, — начал молодой Гандрис. — Собрание постановило одно, а как доходит до дела, поступаем совсем по-другому. Так мы далеко не уедем.

— Что случилось? — спросил Регут.

Петер рассказал о Мурниеке.

— Ишь, какой ловкач… — пробурчал председатель колхоза. Лицо его помрачнело. — Я ходил к телефону, когда Мурниек привел коров. Хорошо, что сказал. Мы это дело так не оставим. Нельзя оставлять сорняки, где заметишь, сразу надо выпалывать, иначе все поле зарастет. Ну, а как, Петер, с конефермой, в Мелдерах уж был? Помещение осмотрел?

— Был, товарищ Регут… — ответил Петер. Глаза его заблестели. — Если приспособить коровник и еще кое-какие хозяйственные постройки, можно разместить около полсотни лошадей. Для жеребят, правда, придется новую конюшню строить. Когда будем собирать лошадей?

— Через несколько дней начнем. Из уезда звонил Пилаг. Сказал, что решение правительства о ликвидации коннопрокатного пункта уже принято. Так что ты держись на линии: скоро начнем хозяйничать.

Когда Гандрис ушел, Регут послал за Мурниеком и велел завхозу артели немедленно явиться на молочнотоварную ферму.

— Что за спешка? — осведомился Мурниек, встретив Регута во дворе усадьбы.

— Придется вечером созвать правление, — ответил Регут, мрачно взглянув на Мурниека.

— Опять? — удивился Мурниек. — Только два дня назад заседали. Когда же работать, если так часто будем заседать.

— Ничего не поделаешь, — сказал Регут. — Я совсем не тоскую по заседаниям, но обстоятельства заставляют. Приходится срочно выбивать старый душок из некоторых колхозников. Понятно, Мурниек?

— А что случилось? — Мурниек с тревогой посмотрел на Регута. — Кто-нибудь напакостил?