К отцу своему, к жнецам

5

9 января

М. Туллию, римскому консулу, Р., жрец высшего Бога, – благоденствия

Госпоже нашей снится дурной сон, касающийся, как ей кажется, ее супруга; она в тревоге, перебирает сама с собою, у кого просить совета, и останавливает выбор на мне. По ее приказанию зовут меня; в это время узнает обо всем дама, чей супруг управляет замком, и спешит отговорить нашу госпожу от ее намерения, считая, что не подобает ей доверять свои тайны таким образом и по такому поводу: а чтобы скрыть это дело, дают мне, уже явившемуся и стучащему в двери, поручение – сочинить письмо, содержание которого я излагал тебе вчера. Эту историю я почерпнул нынче из двух источников, по-разному нечистых. Одна из служанок нашей госпожи рассказала мне все это, с прибаутками и с подробностями, которых я хотел бы не знать. Эта женщина, которой престарелые лета не придали степенности, но лишь усилили природную болтливость, умела сделаться необходимою нашей госпоже, ибо тешит и развлекает ее печали, пересказывая, что совершается в замке и что приносят в него извне, пересыпая важные вещи всяким вздором, каким обмениваются у колодца, и представляя госпоже, словно со смеженными очами сидящей в уединении, все то, чего она не видит. И когда бы этим кончалось дело! но, торгуя своим усердием, эта прислужница, словно Еврип, поворачивает свою болтовню вспять, разглашая на площадях то, что сказано шепотом в спальне, и, украв молчаливые заботы владык, сеет их на устах у народа. Не зря, оказывается, я про себя дивился, отчего такая срочность с этим письмом: мне ведь известно, что нет случая его отправить, да и господин наш неизвестно где: уже полтора года, что у нас нет достоверных о нем вестей, а в ноябрьские календы появился человек, утверждавший, что был при нем, но мы дознались, что он лжец и рассказам его нельзя верить. В таком-то лесу слухов и толков мы живем, ничего не зная, но обо всем догадываясь. От одной служанки отделавшись, попал я на другую, ту, что ходит за супругою нашего управителя, заботясь, чтобы ей подавали блюда послаще, и от всего отведывая прежде нее: эта женщина снова наказала меня той же повестью, дерзко отдернув священную завесу и всей душою стремясь на грех, что стоит в дверях. От них обеих слышал я изложение того сна, и слышал по-разному: ибо в уверенности, что это видение много значит, каждая постаралась убрать его в цвета своего недомыслия и суеверия. Что мне делать? смеяться ли над теми – или, лучше, оплакивать глубокую ночь их безумия – кто речной рыбе воздавал божеские почести, собакам поклонялся, грехом считал откусить от луковицы и великий сонм съедобных божеств выращивал в своем саду? Но когда бы сия египетская мгла не вползала и в наше время! Ведь эта старушка, тайны сердец выдающая, но набожно верящая

снам и страхам волшебств, явлениям чудным, колдуньям,
и лемурам ночным, и фессальским дивам,

по сорочьему стрекоту заключает, сколько гостей явится в дом, по звону в ушах – что кто-то о ней судачит, и страшится увидеть себя во сне лишенною последних зубов. Так бдительный наш враг, вливая заблуждения в людские умы, то в полете птиц, то во встречах с людьми, то со зверями, то во снах и других случайностях обещает знание будущего, смущая сердечный покой пустым любопытством и исподволь пятная невинную веру. Его внушением иные женщины делают образы из воска или глины, чтобы донимать или припекать врагов своих или любовников, по слову Вергилия:

как твердеет скудель, как воск расплавляется этот, и проч.

Иные по птичьему полету гадают о будущем, почему и говорит поэт:

да, когда б наперед пресечь мне новые споры
не повелела бы слева от дуба пустого ворона,
ни твоему б Мерису не жить, ни даже Меналку.