К отцу

— Смотри-ка, Серега, пра слово, углядел! Что значит, молодые глаза. Спасибо, сосед! А я не туда… затмение вроде нашло: все, думаю, подчистую, гол как сокол теперя.

Дядя Лукьян увидел в окне Маняшу, закричал громче:

— С праздником тебя, невеста, с приездом сынка! Он у тебя орел! Сундучок с зимней одежей у меня откопал. Не страшна зима, я ее не боюсь, шалишь!

— Ну вот! — отозвалась Маняша. — Гляди-ка, еще чего не осталось ли. А то, легко ли дело, без зимней одежки.

Звать сына Маняша сейчас не решилась: еще этот бес за ним увяжется. Он и за стол сядет, не постесняется. Тут сына целый год ждала, сын приехал, с сыном одной посидеть охота, а Санаткину, бесу, и дела до этого нет: бутылка на столе — главное для него удовольствие.

Дядя Лукьян хлопал меньшого по плечу, восторгался:

— Ну, Серега, ну молодец! Люблю я тебя, пра слово! Все расскажу тебе, все запишешь. Я т-такое, брат, знаю! Революция, гражданская война, коллективизация — все это я пережил как свидетель. У меня к старости не голова, а эта… как ее… подскажи, Серега, слово иностранное запамятовал.

— Энциклопедия, Лукьян Макарыч.

— Во-во, энциклопедия! Полная! Ну вот. Ты меня только позови: все по порядку выложу, как было. А то теперь в книжках моду взяли, не все пишут.

«Ишь ты, бес! — подумала Маняша, злясь на дядю Лукьяна. — В книжках не все, а у него, получается, все!»

— Ты бы, сынок, помылся с дороги, — вмешалась она.

— Да, — согласился сын, — сполоснуться надо. Посиди, Лукьян Макарыч, отдохни, а потом мы что-нибудь придумаем.

— Все, Серега, сижу! Я тебя понял. Люблю я тебя!

— Ой, сынок, — укоризненно сказала Маняша, когда меньшой взошел на крыльцо, — ну что он тебе, наш дядя Лукьян?.. Нашел с кем посередке улицы беседовать. Что он путного тебе расскажет? Я в десять раз больше знаю.

Сын обнял ее.

— Не надо, мама. Ну зачем? У старика горе.

— Так сам виноват.

— Сам, конечно, — сын под руку ввел Маняшу в комнату. — Но поддержать же его надо. Надо, мама. Ты разве против? Так исстари у нас повелось.

— Разве ж я против, помочь надо, это верно. А разговаривать с ним… чего интересного?

— Почему же, он по-своему интересный человек.

Маняша засмеялась.

— Ну да, избу-то как спалил!

— Смешно, конечно. Но если смотреть непредвзято, ну, проще сказать, по-человечески, то жизнь такая штука, что сплошь и рядом плетется вот из таких трагикомедий. Были старые писатели, большие мастера, они это понимали. Жизнь, мама! А это и Павла Кривобокова, и дядя Лукьян, и другие, другие, другие. Люди, Человеки. Все вместе, и дядя Лукьян тоже. Человек.

— Бесполезный.

Маняша чувствовала, что это ревность загорелась у нее, и не хотела, чтобы меньшой догадался об этом.

— Если человек, то уже не бесполезный, — возразил меньшой. — Не придирайся к нему, мама. — Он подошел к Маняше и снова обнял. — Не ревнуй.

«Догадался!» — втайне устыженная, подумала Маняша.

5

Стало смеркаться.

Сын сел бриться. Маняша выбежала по воду. Санаткин вызвался помогать — стал крутить ворот.

— Дождалась сынка, невеста. Ну вот.

— Дождалась, Лукьян Макарыч.

— А я тебе что говорил?

— Что ты мне говорил?

— Да про твой сон-то?

— Ты много разного говоришь. Все не упомнишь.

— К богатству, говорил, сон, — уточнил дядя Лукьян. — Пра слово. Вот оно и привалило — на двух ногах. Али не согласна?

— Согласна, согласна. Лей, дядя Лукьян. Да не ми-мо-о! — Маняша отскочила, вытерла ладонью ногу. — Экий ты стал неуклюжий, Лукьян Макарыч!

— Глазомер, Маняха, не сработал, осечка произошла. Ну вот. Я сейчас добавлю. Вода не казенная.

— Да уж добавь, будь любезен.

— Это мы мигом, невеста. Это у нас не заржавеет.

«О пожаре и не вспоминает», — подумала Маняша.

И в самом деле, дядя Лукьян вроде бы забыл о пожаре.

— А вот что я хочу спросить у тебя, Маняха, — проговорил он. — Что за предмет такой тебе богомолка принесла?

Маняша знала: не утерпит Родимушка, спросит об этом. И точно, спросил, бесхитростно уставившись на соседку.

— Все ты хочешь знать, Лукьян Макарыч. Все тебе любопытно.

— А как же? Затем и живет человек, чтобы все знать. Пра слово. Мне бы хоть что принесла, я тебе первой сказал. Ну вот. Но мне не приносят.

— Ты подымай ведро-то, коли взялся.

— А оно на чепи, не потонет, — осклабился дядя Лукьян.

«Во! — подумала Маняша. — Ведро в полон взял!».

— Ты, я гляжу, мастер сны отгадывать, Лукьян Макарыч. Все по-твоему выходит.

— То-то и оно! — торжествующе поднял палец дядя Лукьян. — Я все знаю.

— Да что ты знаешь?

— А то, что кольцо тебе принесла богомолка. Золотое. Драгоценное.

— Ну и что?.. — Маняша смолкла, не договорив. Откуда же этот старый бес узнал? Кто ему сказал про колечко?…

— Видала! — торжествовал Родимушка. — Ну вот.

— Ну и что? — повторила Маняша. — Мое кольцо, не чужое. Мне оно принадлежало. Ну и вернули хозяйке. — Маняша помолчала. — Тебе что, меньшой все рассказал?

— Ну вот! — живо откликнулся дядя Лукьян. — Он не то, что ты. Он меня уважает. Ему-то с высоты виднее. Ну да ладно. Показала бы колечко, невеста. Пра слово.