К причалу

Французы целуются в потемках, аплодируют, свистят, а у меня слезы застилают глаза, и я не могу совладать с собой.

Странное со мной в последнее время делалось: иной раз стоишь у окна, смотришь, на дворе снежинки падают — мокрые, жиденькие, вперемешку с дождем, — и сердце сжимается. Снег — Россия, мое детство...

«Разве это зима? Снег? То ли дело наши рязанские метели! — говорил Вадим. — Маринка, поедем в Россию. И будет у нас с тобой чудесная жизнь».

Хорошо бы. В своей стране. Там никто не попрекнет, что ты ешь чужой хлеб, или занимаешь чужое место, или отнимаешь чужую работу. У себя дома. На равных правах... И главное — не знать страха за Вадима. И мне хотелось туда, в Россию, чтобы щеки жег морозный ветер, и сыпало в лицо острым снегом, и мы с Вадимом в валенках — непременно в валенках! — и, как те, что на фотовыставке в советском торгпредстве, — на лыжах, и чтоб дух замирал от счастья.

И мне становилось жалко, что годы нашей жизни проходят здесь, — не вернутся же назад эти годы! И никак уже их не догнать.

Вот и сейчас я глядела на угрюмую сетку дождя за окном, на печальные капли, что падали с карниза дома напротив, и меня обнимала гнетущая тоска.

— Маринка, ты что там? — позвал из комнаты Вадим.

— Так. У печки греюсь.

— Хочешь со мной на занятия?

— Очень.

Ваня, по всегдашней своей привычке, сразу стал торопиться. Поехал в свой профсоюз «кучеров и шоферов», а мы с Вадимом — на занятия.

Глава двадцать третья

По субботам лаборатория работала до полудня, и я была свободна и пошла провожать Вадима в редакцию «Юманите», куда он должен был отнести статью.

Каждый раз, когда мы подходили к старому дому на улице Монмартр, где ютилась редакция «Юманите», я всегда думала о том, что этот дом, с его отворенными наружу деревянными ставнями, древний, как сама Лютеция, видел якобинцев и санкюлотов, и каждый раз меня охватывало непонятное волнение, и я всматривалась в прокопченный вековой копотью фасад, и чудилось, что облупленные стены его дышат порохом.

В конце коридора дежурный как своему протянул Вадиму руку.

— Тебе кого?

— Передашь Вайяну. — Вадим положил на столик статью.

— А я думала — зайдем, — шепнула я по-русски.

Мы повернули обратно.

— Постой, — позвал дежурный и протянул Вадиму телефонную трубку. — Вайян хочет с тобой поговорить.

— Иду, — коротко сказал Вадим в трубку.

Мы поднялись по ступенькам к закрытой двери, и Вадим постучал.

— Входи, входи. Ну-ну, что ты там принес? А-а, и жену привел! Хорошо, хорошо, — загремел Вайян. Он протянул нам через стол обе руки. Голос его звучал дружелюбно.

Вихрастый, толстощекий, сияющий. Я смотрела на него во все глаза. Они в самом деле был обаятельным, Жан-Поль Вайян-Кутюрье.

Сергей Кириллович тоже оказался тут — по своим забастовочным делам, — кивнул мне, улыбнулся.

Вайян-Кутюрье взял у Вадима статью:

— Почитаем, почитаем...

Кивком головы пригласил нас садиться.

— Ну, так что́ у тебя еще ко мне? — спросил он Сергей Кирилловича.

— Точка. Не посягаю больше. — Сергей Кириллович встал и привычным жестом пригладил волосы.

— Ну, вы, ребята, посидите, а я посмотрю, что он нам принес, этот Костров, — сказал Вайян-Кутюрье.

Он движением головы отбросил назад волосы, порылся в ворохе бумаг на огромном письменном столе и отобрал несколько телеграмм:

— Нате. Москва.

Сергей Кириллович отложил какой-то журнал, и они в Вадимом впились в пахнущие краской листки.

В Москве шел Семнадцатый съезд партии. Вадим и Сергей Кириллович жадно следили за ходом съезда.

День у Вадима начинался с газет — правых, левых, французских, американских, немецких. «Комментарии» к съезду, «освещение» съезда, впечатления от съезда, «догадки», сплетни.

Я взяла со столика «Регар» — почитать статью Вадима, и только уселась поудобнее, как отворилась дверь и на пороге появился Жано.

— Вот это да! Откуда вас пригнало?! — Он кинулся к нам, шумный, порывистый, милый. Отодвинул журналы и уселся на край столика, упершись ногой в перекладину моего стула.

— Ну, Жан, выкладывай последние новости, — сказал Сергей Кириллович. — Это правда, что в Париж ввели марокканских стрелков?

— Абсолютная. Почетный эскорт для нас с тобой.

— Будем драться! — сказал Вайян, не поднимая глаз от рукописи.

— Между прочим, по городу танки гоняют, — сообщил Вадим.

Я вспомнила о предстоящем заседании палаты и спросила Жано, не забыл ли он, что обещал взять меня с собой.

— Будь дома, заеду, — ответил Жано.

Вайян-Кутюрье дочитал статью, шумно и тяжело дыша откинулся к спинке стула. Мы почему-то замолкли.

О чем-то думая, Вайян собрал листки, сложил в аккуратную стопку. Легонько хлопнул по стопке ладонью, пристально посмотрел на Вадима:

— Пойдет. Не сердись — урежем.

* * *

Возвращались пешком. Улицы были безлюдны: в Париже началась забастовка шоферов такси. В городе шла борьба с штрейкбрехерами. То тут, то там лежала перевернутая машина с разбитыми окнами и проколотыми шинами.