К. Р.

«Сфинкс, – раздражался Константин. – Мне хочется доверия, чтобы мое безграничное доверие и уважение к солдату находило отклик и у него. Я все-таки разгадаю его…» Но тут же возражал себе: «А зачем тебе это? Эгоистическое, между прочим, желание». И мысленно оправдывал свое недовольство Добровольским: «В деле, которое исполняем, все должно быть как на ладони. Иначе кого возьмешь в разведку? Вот Савченко, например…»

Ротный горнист Савченко, Добровольский и Константин втроем ходили по участку, изучая его. Савченко был из Воронежской губернии, родители его рано умерли, парень скитался по белу свету, зарабатывал себе, как мог, хлеб. Горя и зла узнал достаточно – ему бы и сторониться людей, прятать свою душу. Но нет – он прост и открыт. Никому и ничему не чужак. И в деле знаешь, что ждать от такого солдата.

По программе роте предстояли наступление на высоту и атака против неприятеля, занимавшего эту высоту. Но дело было не в высоте, а в усилении цепи, в наступлении, атаке и отражении неприятельской конницы. Не все получалось у новобранцев. Тут бы прикрикнуть, выругаться, но Константин не мог – ему было жаль солдатиков. В результате учения закончили позже всех. Возвращаясь в лагерь, не уложились в положенное время: из Салозей шли больше часа. Глядя на ландыши, белыми каплями светившиеся в прохладной траве, Константин достал карандашик и блокнот:

Вчера мы ландышей нарвали,

Их много на поле цвело;

Лучи заката догорали,

И было так тепло, тепло!

Обыкновенная картина:

Кой-где березовый лесок,

Необозримая равнина,

Болота, глина и песок.

Пускай все это и уныло,

И некрасиво, и бедно;

Пусть хорошо все это было

Знакомо нам давным-давно, —

Налюбоваться не могли мы

На эти ровные поля…

О север, север мой родимый,

О север, родина моя!

(«Вчера мы ландышей нарвали…», 1885)

Север и показал характер незамедлительно. Над Красным Селом висели тучи, и дождь падал с неба прозрачными водяными столбами. Когда пришли в лагерь, Константин поспешил на поезд в Петербург. Поехал в парадной форме и сразу же с вокзала пошел в Семеновский госпиталь. Нашел часовню. Рядовой его роты Саша Соловьев лежал в гробу с открытым лицом. Оно совсем не изменилось с того дня, когда Константин навещал Соловьева в госпитале, успокаивал, просил съесть фрукты, которые принес…

Священник начал отпевание. Слова были простые, но торжественные, уносящие думы к вечности. Молодые солдаты, приехавшие с Дрентельном раньше Великого князя, перестали переговариваться. Первым подошел к покойному прощаться Константин Константинович, потом прикладывались остальные. Когда все было кончено, Великий князь попросил внести венок из роз и ландышей, заказанный им от имени жены. Венок прикрепили к крышке гроба.

В лагерь он не вернулся. Домой – в Мраморный дворец или в Павловск – ехать не хотелось. Остался в здании полка. В канцелярию принесли походную кровать. Разделся и лег. За перегородкой устроился жалонер. Он тоже не спал, ворочался.

– Ты веришь в загробную жизнь? – спросил его Константин Константинович.

– А как же. Я год назад хворал в лазарете. Жуть как мучился. Помирать собирался.

– Страшно было?

– Когда совсем худо, тогда не страшно, а когда получшает – страшно: вдруг Бог приберет, ошибившись.

– Значит, ты боишься смерти?

– Не-ка… Не боюсь. Боюсь далеко от матери помереть. Говорят, когда молодым без нее помрешь, ее никогда не увидишь. Даже в загробье, в раю.

– Как страшно я угадал. – Константин вспомнил, как описал смерть солдата в своем «Бедняге»: