К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР

Начнем с общенациональной централизованной системы снабжения зерновыми пэгып. Как уже говорилось, частная торговля рисом и любыми иными видами зерновых была окончательно запрещена в декабре 1957 года (до этого запрет на торговлю зерном вводился во время «малого» голода 1954–1955 годов, но потом был отменен). Формально этот запрет действует и сейчас, но на практике с начала 1990-х за его исполнением в целом перестали следить. Во времена Ким Ир Сена, то есть до начала 1990-х, сельскохозяйственные кооперативы сдавали весь урожай зерновых государству, а затем государство распределяло зерно среди населения через централизованную карточную систему. В рамках этой системы государство брало на себя твердое обязательство обеспечивать все население страны зерновыми по установленным сверху и единым для всей территории страны нормам, причем делать это почти бесплатно. Все горожане получали продовольственные карточки, дававшие право на приобретение в распределительном пункте определенного количества зерна.

За зерно нужно было платить, но цена была, по сути, символической. Десятилетиями, вплоть до 2002 года, цена на рис в пайках была зафиксирована на уровне 0,08 вон за 1 кг, а кукуруза и ячмень стоили еще меньше. В это время среднемесячная зарплата выросла примерно с 50 до 100 вон. Даже если предположить, что паек состоял из одного риса (как, скажем, у инструктора ЦК или генерал-майора), то все равно за месячный паек следовало заплатить примерно две воны, то есть 1,5–2 % средней зарплаты. Но цены не имели большого значения: даже если у человека были деньги, он не мог купить больше зерновых, чем было разрешено государством: напомним, что частная продажа зерна была незаконным деянием, и примерно до 1990 года этот запрет реально работал.

В рамках общенациональной системы снабжения зерновыми пэгып каждому северокорейцу полагалось (и до сих пор формально полагается) определенное количество зерновых. Самая большая норма – 900 г в день – назначалась работникам, занятым тяжелым физическим трудом: металлургам, горнякам, лесорубам. Большинство населения имело право на ежедневный рацион в 700 г. Студенты получали 600 г, школьники – 300–500 г в зависимости от возраста, а вот пенсионерам и домохозяйкам приходилось довольствоваться 300 г зерна. Малышам, которым не исполнилось года, полагалось по 100 г, и, естественно, зерно получали не они сами, а их матери. Карточки выдавали по месту работы или учебы. Для предотвращения мошенничества цвет карточек часто менялся. Отоваривали карточки на зерновые не в магазине, а в специализированном распределительном центре, рассчитанном на обслуживание 1000–1500 семей. Обычно пайки там получала вся семья работника предприятия, «прикрепленного» к данному распределительному центру. Карточки на зерновые отоваривали два раза в месяц, причем у каждой семьи был назначен день, когда следовало приходить за рисом, мукой и ячменем. В назначенный день представитель семьи, как правило домохозяйка, поскольку выдача пайков осуществлялась в дневное время, приходил в распределительный центр с удостоверением личности и продовольственными талонами всей семьи. Предъявив талоны, она оплачивала их и забирала рис, которого должно было хватить на следующие полмесяца. Для того чтобы поесть вне дома, например в столовой своего завода, в командировке и даже попав в больницу, северокореец должен был предъявить карточку.

Представим себе домохозяйку средних лет, которая приходит в распределительный центр, скажем, в 1971 году. Она предъявляет три комплекта продовольственных талонов. Ее муж, работник конторы, имеет право на 700 г зерна в день, сын, ученик 4-го класса, – на 400 г, а она сама, будучи всего лишь скромной домохозяйкой, получает самый низкий паек для взрослых – 300 г. В итоге на 15 дней ей полагается: 10,5 кг зерна для мужа, 6 кг для сына и 4,5 кг для себя. Всего – 21 кг. Если дело происходило в Пхеньяне, рис составлял бы около 50–70 % этого количества, а остальную часть пайка выдали бы макаронными изделиями, ячменем или пшеничной мукой.