К суду истории. О Сталине и сталинизме

В «Открытом письме» в редакцию газеты «Известия» в связи с 15-летием со дня смерти Сталина писательница Л. К. Чуковская писала: «Что же привело нас к этой небывалой беде? К этой совершенной беззащитности людей перед набросившейся на них машиной? К этому невиданному в истории слиянию, сплаву, сращению органов государственной безопасности (ежеминутно, денно и нощно нарушавших закон) с органами прокуратуры, существующей, чтобы блюсти закон (и угодливо ослепленной на целые годы), и, наконец, с газетами, призванными защищать справедливость, но вместо этого планомерно, механизированно извергавшими клевету на гонимых – миллионы миллионов лживых слов о ныне реабилитированных "матерых", подлых "«врагах народа», продавшихся иностранным разведкам"? Когда и как это свершилось – это соединение, несомненно, самое опасное из всех химических соединений, ведомых ученым? Почему оно стало возможным?.. Убийство правдивого слова – оно ведь тоже идет оттуда, из сталинских окаянных времен. И было одним из самых черных злодейств, совершаемых десятилетиями. Утрата права на самостоятельную мысль затворила в сталинские времена дверь для сомнения, вопроса, вопля тревоги и открыла ее для самоуверенной, себя не стыдящейся, многотиражной и многоупорной лжи. Ежечасно повторяемая ложь мешала людям узнать, что творится в их родной стране с их согражданами: одни не знали простодушно, по наивности, другие – оттого, что им уже не хотелось знать. Тот же, кто знал или догадывался, – тот обречен был молчать под страхом завтрашней гибели: не каких-нибудь там неприятностей по службе, безработицы или нужды, а обыкновенного физического истребления. Вот какой великий почет в ту пору был оказан слову: за него убивали» [562] .

Таким образом, Сталин использовал временную монополию партии на печатное слово во зло партии и народу.

О ВНУТРЕННЕМ И ВНЕШНЕМ ПОЛОЖЕНИИ СССР В 1936 – 1939 гг.

В 30-е годы из-за отсутствия гласности советские люди мало знали о той стороне деятельности Сталина, когда он выступал как жестокий деспот и преступник. На первое место в пропаганде выдвигались иные, в основном положительные стороны действительности 30-х годов, которые неизменно связывались при этом с именем Сталина. Трагические начала в жизни страны переплетались с героическими. Вспоминая вторую половину 30-х годов, известный советский писатель С. С. Смирнов писал: «С одной стороны, истинно великие дела, удивлявшие мир, быстрые успехи науки и техники, стремительный рост богатства и могущества страны, искренний и неподдельный энтузиазм миллионов. С другой – порождаемые... внутренними сложностями тревога и неуверенность людей в своем завтрашнем дне, горе и страдания многих. С одной стороны, рождение Конституции, самой демократической по своим формулам... С другой – многократное попрание самых элементарных и необходимых прав человека на личную свободу и безопасность, попытки возвести недоверие и подозрительность в высший принцип и норму гражданской жизни. С одной стороны, истовая, глубокая вера людей в ленинскую идею, в партию, в крупного, жесткого и властного человека, который был тогда как бы персональным воплощением всего этого. С другой – подлость, одетая то в полувоенную гимнастерку защиты революционных идеалов, то в наглухо застегнутый френч государственной бдительности, то в потертый и засаленный пиджачок простой человеческой слабости» [563] .

Подобная противоречивость эпохи, которая была не только временем политической реакции, но и дальнейшего развития революции, накладывала отпечаток и на деятельность Сталина.