К суду истории. О Сталине и сталинизме

Один из старых большевиков, проведший многие годы в тюрьмах и лагерях, писал автору данного очерка: «Конечно, мы многого не знали, мы даже не подозревали о чудовищных замыслах Сталина. Однако многие недостатки, ошибки и даже преступления мы все же видели вокруг себя. Почему же мы не восстали сразу же против них? Мы и в 30-е годы чувствовали себя как на войне, на войне со всем старым миром, и мы считали, что на войне следует вести себя как на войне. Иначе говоря, мы должны ругать промахи командования не во время сражения, а после боя. А пока идет сражение, сражение не на жизнь, а на смерть, необходимо поддерживать железную дисциплину, несмотря ни на что» [572] .

Об этих же раздумьях немного иначе говорила коммунистка Е. Владимирова в одном из своих «тюремных» стихотворений:

...Боясь сломать привычных мыслей строй,

Страшась увидеть правду голой,

Мы ищем повода, чтоб сохранить покой

И избежать душевного раскола.

И, пряча голову трусливо под крыло,

Любое зло покорно принимая,

Мы говорим: «Пускай нам тяжело —

Мы все простим родному краю».

...Прощать ...Кому? И что? ...Да если б наша боль

Была нужна стране, – тогда бы без сомнения,

Мы приняли бы боль и приговор любой,

Не заикаясь о прощении.

В тяжелый, грозный час, наставший для страны,

Под тучами войны, грозящей ежечасно,

Мы не прощать, а отвечать должны,

Где правда и где ложь, где путь и где опасность.

Нам надо дать ответ: кому была нужна

Чудовищная гибель поколения,

Которое страна, сурова и нежна,

Растила двадцать лет в работе и сраженьях. [573]

Нужно, однако, прямо сказать, что многие из этих раздумий по поводу страшного потока репрессий, охвативших страну, а также многие из правильных мыслей насчет узурпации власти Сталиным, насчет ошибочности тех или иных прежних политических кампаний и культа личности Сталина – все это в гораздо большей степени можно было встретить среди заключенных, чем среди тех, кто оставался на свободе. Ибо, только попав в заключение, люди неожиданно видели всю страшную изнанку сталинской диктатуры и необычайно широкие размеры происходящего террора. Поистине, как говорил известный польский писатель Ежи Лец, «некоторые мысли приходят в голову под конвоем».

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ВЛАСТИ

Еще задолго до революции партия большевиков, и в этом состояла одна из важнейших ее особенностей, строилась на основе строгой централизации. Вопрос о соотношении демократии и централизма в партии с момента возникновения РСДРП стоял в центре дискуссий между большевиками и меньшевиками. Со стороны меньшевиков раздавалось тогда немало протестов против жесткой централизации в партии, против увеличения полномочий партийных центров, против системы демократического централизма, превращающего членов партии в «колесики» и «винтики» и т. п. Показательна в этом отношении статья Г. Плеханова «Централизм и бонапартизм» [574] . Плеханов, который на II съезде РСДРП поддерживал большевиков и убедительно доказывал в своих речах, что революционная борьба требует во многих случаях отказа от «формально-демократических» прав, вскоре отошел от большевиков, а еще через несколько лет оказался даже в меньшевистской партии на ее крайне правом фланге. Но Ленин всегда решительно отвергал подобные рассуждения и протесты меньшевиков как проявление интеллигентской расхлябанности и мелкобуржуазного индивидуализма. Несомненно, что опасения по поводу чрезмерного централизма в партии имели своим основанием не только «интеллигентскую расхлябанность». Полемические выпады Ленина на этот счет не всегда достаточно обоснованны, однако вряд ли можно утверждать, что Ленин вообще не понимал и не видел многих опасностей чрезмерного централизма. Но он вместе с тем неизменно указывал, что именно благодаря четкой централизации и строгой дисциплине, не в меньшей степени, чем благодаря правильной политической программе, социалисты могут рассчитывать на победу в революционной борьбе в такой стране, как Россия. Из двух зол приходилось принимать то, которое казалось тогда меньшим.