К своей звезде

Он взял ее лицо в свои широкие ладони, повернул к себе, поцеловал глаза, ямочки на щеках, губы.

– Спасибо, что приехала.

Повернулся и побежал. И ни разу не оглянулся. Знал, она уходит к автобусной остановке.

В учебном корпусе, где Волков проводил служебное совещание, было тихо. Ефимов понял – опоздал. Он осторожно приоткрыл дверь. Волков стоял к нему спиной, чертил на доске схему.

– Вот примерно так выглядит эта ошибка графически, – говорил он.

Ефимов проскользнул в дверь и сел за один из самых последних столов. Ему показалось, что Волков не заметил опоздания. Он спокойно вытирал тряпочкой мел с рук, смотрел в свою неизменную рабочую тетрадь, напоминающую бухгалтерскую книгу.

– Что случилось, Ефимов? – вдруг спросил Волков. Тон вопроса был ровным, даже доброжелательным.

– Прошу извинить за опоздание, – так же спокойно ответил Ефимов.

– Какого черта на аэродроме шатаются посторонние?

– Мы разговаривали по ту сторону проходной.

– Кто эта женщина?

– Знакомая.

– Я своих знакомых принимаю на квартире. Объявляю замечание.

– Есть замечание.

На какое-то мгновение в классе повисла тишина. Никто даже не обернулся в сторону Ефимова. Один только Новиков не сводил с него глаз. Замполит в числе немногих был посвящен в сердечные дела Ефимова. Там, где они проходили переучивание, почту в эскадрилью приносил сам Новиков. Однажды, вручая Ефимову сразу три письма с одним обратным адресом, он спросил:

– Никак дело к свадьбе идет?

– До свадьбы далеко, Сергей Петрович.

Был тихий южный вечер, когда дневная жара сменяется облегчающей прохладой, высоко в небе недвижно висела полоска румяных облаков, одиноко гудел возле самолетной стоянки огромный топливозаправщик, терпко пахло акацией.

До ночных полетов еще оставалась уйма времени, и Ефимов вдруг разоткровенничался, рассказал Новикову о Нине все, что знал сам. Они сидели в траве неподалеку от пешеходной дорожки, по которой взад-вперед ходили летчики. И было странно, что никто к ним не подсел, не помешал беседе. Видимо, угадывали по озабоченным лицам собеседников – идет нешуточный разговор.

А разговора, собственно, не было. Ефимов рассказывал, Новиков слушал. Потом оба молчали. Покусывая травинку, замполит о чем-то долго думал. Думал и Ефимов, пока не позвали в класс на постановку задач. Отряхивая поднятую с земли кожанку, Новиков сказал:

– Не знаю, радоваться за тебя или сочувствовать. Посоветовать могу только одно: не принимай торопливых решений. И помни: ей труднее, чем тебе. В сто раз.

Ефимову показалось, что в нависшей тишине класса звучат слова замполита: «Не принимай торопливых решений». А он уже чуть было не надерзил командиру. И если бы не этот взгляд Новикова, наверняка сморозил бы глупость, а впоследствии страдал от запоздалого раскаяния.

– Садитесь, Ефимов, – сказал командир и уткнулся взглядом в рабочую тетрадь.

Ефимов смотрел на торопливые цифры и слова, выведенные мелом на доске, и видел сквозь них встревоженное лицо Нины, ее растерянные глаза. И куда бы он ни переводил взгляд, Нина стояла перед ним.

Нечто подобное с ним уже было. Тогда, десять лет назад, после прощания у бетонной чаши фонтана. Он слал ей одно письмо за другим, каждый день встречал ротного почтальона умоляющим взглядом, а тот лишь пожимал плечами. Ефимов непрерывно думал о Нине, видел ее озорные глаза, удивленно приоткрытые губы, слышал горячий шепот. И никак не мог совместить со всем этим ее необъяснимое молчание.

Он написал Кате Недельчук. Спросил, как бы между прочим, не больна ли Нина. Спросил, неуклюже скрывая тревогу. Катя ответила прямо: Нина твоя жива и здорова, распрекрасно бегает на танцы, собирается выходить замуж.

Ефимов ничего не понимал. Он с нетерпением стал ждать вызова в училище, надеясь по дороге заскочить в Ленинград. И хотя путь в училище лежал совсем в ином направлении, Ефимов воспользовался пересадкой в Москве и ухитрился прилететь в город, о котором думал почти непрерывно. В отделе кадров института ему сказали, в какой группе Нина занимается и как пройти в лабораторный корпус.

Он увидел ее сразу. Сквозь стекло лабораторной двери. Она сидела за узким столом, держала в руках штатив с пробирками и смотрела прямо в глаза сидящему напротив парню. Ефимов потом сразу забыл его физиономию, а вот лицо и глаза Нины помнил все время. Это было счастливое лицо. И счастливые глаза. Он не возмутился, не рванул двери, не полез в драку. Сразу навалилось безразличие. И было только одно желание: уйти скорее, и незамеченным.

Перед самым выпуском из училища, примерно за месяц до госэкзаменов, его вызвал командир эскадрильи и, вручая увольнительную записку, сказал с плутоватой улыбкой:

– Тебя в гостинице «Звездочка» ждет невеста. Свободен до утра. – И добавил, протягивая руку: – Будь счастлив, тихоня…

Ефимов вышел от командира растерянным. Он давно решил никогда не встречаться с Ниной, но не понимал, зачем она здесь. Не понимал, зачем идет в гостиницу. А вдруг все неправда? Вдруг не было никакого замужества, никакой дочери? Бывают же чудеса!