К вам обращаюсь, дамы и господа

Река звучала, как орган в ночном соборе, изливаясь фонтанами божественных брызг. Но когда я проходил мимо болезненно знакомых мест и вспомнил ту ночь, когда мы приняли яд, река внезапно изменилась — завыла свирепо, и мне почудилось, что вместе с брызгами обнажённые тела вдруг взметнулись вверх, закружились в танце смерти и упали обратно в стремительный поток. Тогда я снова посмотрел на дружелюбную луну, и ночь, словно по волшебству, стала тихой и спокойной.

Гасли звёзды одна за другой, луна потускнела, но мир не стал хуже в прохладной красоте предрассветной мглы. Мрачное старое караульное помещение, в котором жандармы останавливали проезжих и проверяли их бумаги, предстало перед моими глазами, зловещая его крыша резко вырисовывалась на бледном опаловом небе. Первым порывом было повернуться и попытаться обойти её через кусты и деревья, но разумнее было смело продолжать путь, поскольку единственным путником на дороге был я, и любая нерешительность и робость могла вызвать у них подозрение.

Ноги мои чуть не подкосились, когда я приблизился к караулке, но как ни странно, никто меня не остановил. Жандармов поблизости не было. Видимо, они спали. Я крался, как кошка, чтобы они не услышали моих шагов и не проснулись. Благополучно завернув за насыпь, я расхохотался, как сумасшедший, и весело пустился вприпрыжку по дороге. Я чуть не кувыркался от радости.

Из золотистой кузницы зари вышло солнце. Я чувствовал себя свидетелем сотворения мира, ибо человек на рассвете сталкивается лицом к лицу с таинственной драмой космических начал. Солнечные лучи сверкали, и в них, как в увеличительном стекле, отражались камешки и пылинки, лучи играли над прохладными водами реки, кувыркались по лесистым холмам, тысячами фонариков освещали землю, которую должно было завоевать солнце. И земля ответила на тёплые объятия солнца, обнажив в улыбке белые зубы сладкой кукурузы, растущей на крутых дорожных склонах.

Я восхищённо шагал сквозь величественный праздник утра, забыв о Джевизлике и смерти. Как прекрасно быть живым!

Мне казалось, что я пробудился от чудного и тяжёлого сна, будто меня вовсе и не ссылали, а со мной произошло что-то непонятное, будто я заблудился, но потом нашёл дорогу и теперь спешу домой. Я шёл всё быстрее и быстрее, словно боясь опоздать в школу. Меня ждала мама. Ласточки с пронзительным писком кружили над нашим домом, окна спальни пылали в блеске утреннего солнца. Внизу в столовой пыхтящий самовар насвистывал старые весёлые мотивы, а тётя Азнив поджаривала хлеб на медной жаровне. Запахи чая, какао, хрустящих хлебцев с маслом… Отец уже ушёл в аптеку, его большая синяя кофейная чашка стояла на обеденном столе.

В ожидании меня мама смотрела на улицу.

— Не беспокойся об этом негоднике, он вот-вот появится, — сказала бабушка.

Мяукая, вошла в столовую наша кошка с высоко поднятым хвостом, — и в этот миг меня вывел из мира грёз громкий топот копыт. Оглянувшись, я увидел турецких кавалеристов со сверкающими копьями в руках, лёгким галопом спускавшихся по дороге. Неужели каймакам послал их вдогонку за мной? Я оцепенел от страха, но овладел собой, как только понял, что и одного жандарма хватило бы, чтобы поймать меня, и что эти солдаты к моему побегу никакого отношения не имеют. Я отступил в сторону. Один из офицеров нагнулся и спросил меня:

— Послушай, землячок, далеко ли отсюда до Трапезунда?

— Я не понимаю по-турецки, — ответил я по-гречески, покачав головой.

Они промчались дальше, а я стоял и любовался их копьями. Я не дал нужных им сведений, потому что слишком хорошо говорил по-турецки. Греческие мальчики не владели турецким так, как мы, и он мог заподозрить меня.

Потом я встретил старую гречанку, которая плелась по дороге со своим ослом.

— Калимера, бабушка. Куда идёшь?

Морщинистое лицо крестьянки просияло. Она набрала воздуха в лёгкие и проскрипела в ответ:

— В Киреч-хане, сынок.

Киреч-хане!.. Ведь там находятся наши соседи Персидесы! Я вспомнил, как мама однажды сказала мне, что они переехали в эту деревню после сильной бомбардировки города. Но я не совсем был в этом уверен.

— Ты случайно не знаешь там семью из города по фамилии Персидес? — спросил я.

— А как же, знаю.

— Я тоже иду в Киреч-хане, — сказал я безразличным тоном. — Госпожа Персидес — моя тётя, сестра моей матери. Она хочет, чтобы я побыл с ними несколько недель, пока не выздоровеет мама. Она больна, лежит в постели. Мы живём в Гончарном квартале. Этим летом мы не смогли поехать отдыхать в деревню.

Она посмотрела на мои ноги, на грязную, разорванную одежду.

— Ты откуда идёшь?

— Из Джевизлика. Отец у меня там в рабочем батальоне. Мама послала меня в Джевизлик отнести ему немного еды. На обратном пути меня побили турецкие мальчишки и отняли шапку.

Я увязался за ней и с нетерпением ждал минуты, когда мы свернём с большой дороги на просёлочную, в сторону её деревни.

Небо постепенно покрывалось пятнышками облаков, и на склоны гор упали тени. С востока надвигались тяжёлые облака. Солнце то скрывалось за тучами, то сияло на синем клочке неба. От реки сильнее повеяло прохладой.