К вам обращаюсь, дамы и господа

Я не знаю, как объяснить свою беспечность. Возможно, в этом была и показная храбрость, хотя на самом деле я вёл себя не так уж смело и героически.

Они были очень осторожны, не советуя мне ни оставаться в Джевизлике, ни бежать. Но куда бежать? Содействие армянину в бегстве каралось смертью. Однако, когда я сказал им, что доктор Метаксас ближайший друг нашей семьи, они проявили ко мне больше участия и рассказали, что семья доктора находится в Сумеласе, недалеко от их деревни. Все греки знали доктора Метаксаса, он был видным представителем греческой общины.

Чтобы ещё больше расположить их к себе, я сказал, что мой брат находится сейчас в семье доктора, что он не был выслан и доктор скрывает его в греческом монастыре в Сумеласе.

Сказал и тут же осознал свою оплошность. Это было тайной, и я не имел права её разглашать.

— Пожалуйста, не говорите никому, даже своим домашним! — отчаянно взмолился я.

Они заверили меня, что не скажут. Даже пообещали спрятать меня ночью у себя дома в деревне, но только на одну ночь, и предложили, когда стемнеет, встретиться за деревьями на другой стороне моста. Я был благодарен и за это.

— Я поеду в Трапезунд! — сказал я. — И буду прятаться в покинутых армянами домах, пока не придут русские. — Я был уверен, что рано или поздно тётушка Россия объявится в Трапезунде. Греческий монастырь находился всего в нескольких часах ходьбы от Джевизлика, но я боялся туда ходить, чтобы не подвергать опасности жизнь брата. Тогда турки схватят нас обоих.

Весь день я скрывался, а вечером встретился с греками за мостом. Они закрыли лавку позже обычного, чтобы никто не увидел, как мы вместе выходим из города. Их деревня находилась на высоких холмах. Все, кроме одной молодой женщины, спали, когда мы вошли в красивый белый домик с яблоневым садом. Как приятно было дышать воздухом в греческой деревне! Вот я и вернулся снова в прекрасный мир.

После плотного ужина, который мы съели в тишине, мне постелили чистую постель на ковре, и все быстро легли спать. Не нужно было сворачиваться в клубок, я мог свободно вытянуть ноги.

Разбудили меня на заре, когда ещё не совсем рассвело. Я надеялся, что меня приютят на несколько дней, пока мы не свяжемся с доктором Метаксасом, но они так нервничали и боялись, что даже домашним не сказали обо мне.

Когда мы вернулись в город, они дали мне два пиастра, предупредили о караульной службе на дороге, где жандармы проверяли паспорта у проезжающих, и намекнули, что ничего больше не смогут для меня сделать и мне придётся самому думать о своём спасении.

Я был так самонадеян, что даже решился просить моего двоюродного брата Микаэла присоединиться ко мне. Рискнув показаться на рыночной улице, я направился прямо в кофейню. Были дни рамазана, и хозяин кофейни всё время спал, целиком доверив торговлю Микаэлу. Единственными посетителями были бряцающие маузерами и патронташами чете. Микаэл мыл посуду в задней комнате. Я знаком показал ему: «Выйди, мне нужно сообщить тебе что-то важное».

Он боязливо вышел.

— Что случилось, Джемал? — спросил он меня по-турецки, вытирая руки о фартук.

— Почему ты называешь меня Джемалом и говоришь со мной по-турецки? Ты что, вправду стал турком? — сказал я по-армянски довольно громко, чтобы чете услышали и чтоб ещё больше расстроить бедного Микаэла. Они следили за нами своими подлыми глазами, и Микаэлу было не по себе под их взглядами. Мне тоже было не по себе — ведь эти люди были убийцами.

Микаэл не отвечал.

— Слушай, я собираюсь вечером бежать в Трапезунд. Пойдёшь со мной?

— С ума ты, что ли, сошёл? — шепнул он по-армянски. — Мимо них и муха не пролетит. Если тебя поймают, то даже не расстреляют, а просто голову отрежут. В Хамски-Кой они поймали двух братьев и так расправились с ними. Я слышал, как рассказывал об этом посетителям кофейни чете, зарезавший их как баранов. Он говорил, что их тела целых пять минут бились после того, как он им отрубил головы. Мальчики не сразу умерли, у них всё ещё дёргались руки и ноги.

— Если я останусь здесь, они меня так и так убьют. Я не могу стать турком, Микаэл. И пытаться не стоит. Осман-ага пожаловался каймакаму, и двое греков слышали, как он отдавал приказ расстрелять меня. Я провёл прошлую ночь в деревне у греков.

Глаза Микаэла наполнились слезами.

— Они поймают тебя, Завен, — пробормотал он.

Мне хотелось рассказать ему о гласе божьем, хотелось сказать — не оставайся здесь, давай убежим к морю в прекрасный мир. Но я не мог. Я не знал, как передать это словами.

Микаэл вернулся к своим кофейным чашкам и блюдцам. Я жалел его больше, чем он меня.

День я провёл в лесу на окраине города, а вечером пробрался в контору писца к Нурихану. Я дал ему два пиастра, и он вышел купить мне хлеба и маслин на дорогу. Ему уже доводилось делать покупки для хозяина, и он прихватил мне в придачу полные карманы лесных орехов, которых хватило бы на неделю.

— Как ты думаешь, где я буду завтра в это время? — спросил я, пока мы щёлкали орешки.

— В реке, — рассмеялся он, нанизывая ядра орехов на проволоку. — Боишься?

— Кто, я?! — воскликнул я возмущённо.