К вам обращаюсь, дамы и господа

За полчаса до отплытия мы с Марией стояли у причала, но близко к пароходу она не подходила. Все пассажиры были иностранцы, в основном персы, хорошо одетые, солидные мужчины и несколько женщин в чадрах. Я ломал себе голову, как бы проскользнуть на пароход незамеченным. Оставались считанные минуты, когда меня осенило: конечно же, носильщиком! Ведь в некотором смысле я был профессиональным носильщиком. Итак, схватив багаж какого-то перса — два тяжёлых сундука, — я вместе с ним поднялся по трапу мимо всех — и наших, и итальянских представителей и охраны. Никто не остановил меня. Поставив вещи в каюту перса, я поблагодарил его за чаевые… и остался на палубе. Для окончательной проверки паспортов наверх поднялась группа служащих. Один из них подозрительно посмотрел на меня, но я притворился итальянцем, членом судовой команды. Одежда моя была хоть и грязной, но, в общем, её мог носить любой итальянский мальчишка. В эту критическую минуту, завидев одного из матросов с бульвара, я прокричал ему что-то по-итальянски. Подозрительные служащие перестали на меня коситься, и я на некоторое время оказался в безопасности.

Мощный вибрирующий шум моторов привёл в трепет каждую клеточку моего тела. Я стал молиться: «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя и на земле, как на небе». Я бросил взгляд на Марию, на покрытые снегом вершины гор, окрашенные закатом в малиновый цвет, и на здания, — мне хотелось запечатлеть в памяти все подробности этих минут, и всегда их вспоминать, даже в далёкой Америке. Мария помахала мне рукой, а я украдкой махнул в ответ.

Трап подняли, громадное судно тронулось. Вспенивая воду до молочной белизны, величаво разворачивалось громадное морское чудовище — «Рим». Мария вместе с берегом скрылась в синеве сгущающихся сумерек. Прощай, Мария! Прощай, Батум! Прощай, Арарат!..

На палубе я приискал себе убежище. Один из моих знакомых моряков принёс тарелку спагетти с жареным мясом и несколько ломтиков белого хлеба.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Не выходи. Не нужно, чтоб тебя видели.

Пароход бросил якорь в Трапезунде глубоко за полночь. Я выполз из укрытия и печально посмотрел на родной город. На берегу мерцали огни. Виднелись очертания Гузел-Сераи, старого Генуэзского замка, кипарисов турецкого кладбища, креста армянской церкви, высеченного в скале византийского монастыря на Сером холме. Позади них возвышалось понтийское царство тёмных елей.

Приблизившись к пароходу, флотилия длинноносых гребных лодок, похожая на морских верблюдов, выгрузила своих пассажиров. Турки вскарабкались вверх по трапу. Знакомый страх сковал меня.

Вдруг я очутился лицом к лицу с начальником пассажирской службы.

— Tichetta[39], — сказал он, намереваясь закомпостировать мой билет.

Я покачал головой.

— Passaporte[40], — потребовал он.

Я снова покачал головой. Сжав зубы, он схватил меня за плечи и сердито толкнул к трапу. Дав знак турку-лодочнику, чтобы тот забрал меня на берег, он пытался оторвать мои руки от поручней, за которые я изо всех сил уцепился.

Вокруг нас, наблюдая за схваткой, собрались пассажиры. Дважды я чуть не угодил за борт. Глубоко внизу, в чёрной бездне моря, ударяясь о высокие железные бока парохода, меня ждала турецкая лодка, а Трапезунд в ночи с мерцающими огнями проливал по мне слёзы. Я увидел в море множество вперившихся в меня мёртвых глаз, с нетерпением ожидающих, что я присоединюсь к ним, войду в подводное царство мёртвых, чьи тщетные крики и мольбы о пощаде никто не услышал, когда их топили во время резни.

Начальнику уже удалось столкнуть меня на две ступеньки вниз по трапу, когда для выяснения происходящего явился капитан «Рима», и я тотчас же обратился к нему, как один культурный человек к другому, на смеси итальянского с французским:

— Monsieur le capitaine, je suis un étudiant Arménien[41]. Я хочу уехать в Америку изучать науку о земледелии. Моих родителей и родственников турки убили здесь, в Трапезунде. Мне удалось спастись. Этот лодочник не довезёт меня до берега, а утопит в море. А если и довезёт, они меня расстреляют. Мы, армяне, являемся распространителями la lingua e la cultura Italiana[42].

Он слушал меня с трубкой во рту. Турки и персы почтительно расступились. Даже начальник пассажирской службы ослабил хватку.

— Пусть остаётся, — сказал капитан.

Теперь я мог свободно передвигаться по пароходу. На палубе было холодно. Какой-то турок-пассажир предложил мне свою койку, но я вежливо отказался. Волнение улеглось, и пассажиры вернулись в свои каюты. Многие вынесли постели на палубу и спали там. Я стоял один на носу корабля, подняв воротник пиджака, засунув руки в карманы, и вглядывался в море, в то время как «Рим» прорезал его гладь.

Голос моря звучал теперь как органная месса при лунном свете. «Сердце моё — как твёрдый красный щит, — бормотал я. — Сердце — как звезда на моей груди. А грудь моя — вселенная. Я плыву в Америку, в большое будущее на плоту своей мысли. Маяком мне служит горящее сердце мира — мой проводник в звёздной ночи».