К вечеру дождь

А сверху, с улиц, которые выходят к реке, бегут, задыхаясь, растрепанные бледные женщины. Они не знают, кто утонул, и каждая выкрикивает какое-то одно имя. Коля… Федя… Феденька!.. Сережа-а-а!!

Суббота

ДОМА

Я проснулся. Между штор в глаза светило солнце. Я подвинулся и полежал так еще минут пять, с закрытыми глазами… Нет, похоже, заснуть уже не выйдет.

Мы ходили купаться с отцом и с мамой, и мне было десять лет, когда это случилось, и вот уж лет двадцать, а он, этот мальчик, все снится мне иногда, и снова я боюсь, ничего не понимаю: и что надо делать, и как. Будто и не жил я потом все эти годы, будто ничему не научился. Впрочем, дело было не только в этом сне. Вчера, то есть сегодня еще утром, сразу после ночной смены меня позвали к Ирине Семеновне, это главный наш врач, и Ирина Семеновна сказала:

— Садись! Садись, Василий Васильевич, и не волнуйся, ругаться я не буду.

— Что ж тогда? — спросил я. Я хоть и не сильно волновался, но все-таки, кто его знает, дело такое, начальство.

Она засмеялась.

— А если я хвалить тебя вызвала? Не можешь себе такое вообразить?

— Ну, почему? — сказал я. — Могу… Бывает.

— Бывает, бывает. — Она вытерла платком толстое свое лицо. — Хочу сделать тебе предложение, — и опять заулыбалась. — Ты сколько лет у нас работаешь? Три? Четыре?

— Четыре года. Почти.

— Ну вот. Для «скорой» это солидно. — Она внимательно и серьезно на сей раз на меня взглянула. — Мы тебя решили назначить заведующим четвертым филиалом. Как? Потянешь?

— А Нина Петровна как же?

— Нина Петровна уходит на пенсию.

Я пожал плечами. Видимо, на моей физиономии не отразилось того, что ей хотелось увидеть.

— Не накатался еще? — нахмурилась она. — В понедельник с утра я должна подать кандидатуру в горздрав, а ты подумай! На оперативке скажешь. Или, если что, диспетчеру передать. В понедельник… Ты хорошо подумай.

И улыбнулась снова. Вообще-то, тетка она хорошая. То есть как человек, конечно.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал я.

Вот так было с утра. А теперь я спал, и мне снился этот мальчик, и, я думаю, не зря же, потому что зря, я считаю, вообще ничего не бывает.

Да, думал я теперь, лежа с закрытыми глазами в постели, все-таки заведующий филиалом — это да! Это начальник. Люди, машины… Сила, власть. Ответственность, как любят говорить. Отец, конечно, порадуется, мама.. Томка засмеется — утю-тю-тю! А вообще неплохо, и квартиру, может, побыстрее дадут, и уважение…

Время было возле двенадцати. Полдень. Конечно же, я не выспался, но заснуть, ясное дело, тоже не удастся, как же, столько новостей!.. Я вообще плохо днем сплю. Это, видимо, от отца. У него тоже всю жизнь работа сменная, машинист электровоза, а спит, по сути дела, только ночью, в следующую после дежурства ночь. А это — плохо. Спать нашему брату надо в любое время и в любом месте. Ну вот, я все-таки встал, раздвинул шторы и прошлепал босиком в ванную. Ишь какое солнце-то, не подумаешь, что март еще только.

Мама на кухне готовила обед, оттуда пахло. Я помылся, почистил зубы и вышел к ней.

— Ну, выспался? — Она жарила на сковороде беляши с картошкой, любимое мое блюдо. Если с молоком…

— Поспал, поспал…

Ел беляши, припивая молоком (за молоком мама сходила уже), и думал: сказать ей или не сказать. Все же ей приятно будет.

Но выдержал. Подумаю еще.

Потом я пошел прогуляться.

Солнце светило, но снег еще и не думал таять. Он был грязный, истоптанный, а все же живой, и пахло от него снегом.

Я шел потихоньку, пиная перед собой ледышку, и думал: или мне заделаться начальником?

Потом в гастрономе попил молочного коктейля (вкусная вещь до невозможности) и опять двинул по улице, с той же даже ледышкой. Было два варианта: пойти на вокзал, поглядеть на поезда, к отцу, может, заглянуть в депо или в кино. И, проходя мимо кинотеатра Пушкина, встретил Гешу Ускова, что и решило дело в пользу все-таки кино. Геша парень из соседнего дома и работает тренером по гимнастике.

— Хочешь анекдот? — как обычно, спросил он.

Я кивнул.

Анекдот смешной, мы с Гешей громко и долго хохочем. И это нам обоим приятно. Потом Геша уходит. У него такой стиль: встреча, анекдот, бешеный смех публики, легкий уход. Я это понимаю, и это мне тоже нравится. Хотя, думаю, нас у него много. Слушателей таких.

Ну вот, после Геши я решил все же — в кино.

Наш кинотеатр я люблю. Ходил сюда еще на «Васька-трубачка и его товарищей», и на «Чапаева», и на «Великолепную семерку», и на «Не горюй!» И на стенах в вестибюле всегда, помню, висели фотографии — Крючкова, Алейникова, Юматова, и потом Тихонова времен «Дело было в Пенькове», и потом, не так уж давно, любимого моего артиста Павла Луспекаева… «Да ты подлец!» — в ужасе говорил он Чичикову, когда был Ноздревым, и это, по-моему, было гениально. Фотографии меняются, некоторые лица стареют, появляются более поздние фотографии, — и Крючкова вон уже другая висит, и Тихонова, а вот Алейникова и Луспекаева уже не изменятся. Всегда такими будут.