К вечеру дождь

— Сережа! — говорит он Махотину. — Ну где ты бегаешь? Ты работать должен, предлагать себя, а ты?!

Гере Чупову говорит, что он, напротив, должен себя сдерживать. Не рваться то и дело вперед. Сычугин показывает: выпячивает грудь, руки отводит назад — так не надо. А надо — отклоняется, грудь впалая, локти в сторону. Все ясно. Оборона. Сычугин, думаю я, раз он тренер, тоже ведь был, значит, футболистом. Тоже бегал, мазал по воротам, хватался за голову, обнимался, когда забивали, а судьям кричал, что они подсуживают. И тоже били его по ногам. И хорошо, думаю я, что он закончил два института, что может вот так ребятам спокойно объяснять. И что не жлоб, это сразу видно.

Во втором тайме справа на трибуне то и дело кричали болельщики из Барнаула. Они, как говорят телекомментаторы, «приехали поболеть за своих любимцев». Когда динамовский нападающий, восьмерка, забил гол, они взвыли и минут пять скандировали жиденьким хором: «Де-на-мо! Де-на-мо!»

А этот восьмой (Коля сказал, что его приглашали в московское «Динамо») был очень похож на одного нашего знаменитого поэта. Длинный, самоуверенный и маленько выпендрюшный. Все-то он размахивал руками, все плевался, когда неточно ему подадут, а потом, когда вкатил-таки мяч в левый нижний наш угол, поднял, как кубинец, кверху кулак и так пробежал победно с полполя. Тут-то, само собой, болельщики-барнаульцы и взревели.

Хотя ребята даже из ихней, динамовской команды, я заметил, радовались не очень. Видно, что и им он не особенно, восьмой-то номер. Это тебе не Маштаков, думаю я. А Коля Фокин сказал про него: «Пижон!» и сплюнул.

У Санькова руки тоненькие, мальчишки, хоть он и здоровый, в общем, парень, хоть и голос у него труба. Ему везет. То упадут возле его ног, то вратарь выпустит мяч прямо на него, то угловой подаст, а мячик отскочит и прямо в штангу, чуть не гол. Он тоже любит поразводить руками, инно и струсить может, а особенно может полениться, посачковать. Но он и заводится, психует, становится бесстрашным. Да еще эта смешливость, глаза хитрые… Да, да, быть ему, вот только поднаберет команда ходу, — быть ему любимцем публики. А Толя Беркутов, который опять поменял за пятнадцать минут до свистка Нутикова, — он другой. Того будут уважать. И зрители, и ребята, и судьи, и противники. Лет через пять, когда уйдет Маштак, когда побывает уж капитаном Гера Чупов, капитаном станет он, Толя Беркутов.

Я промывал перекисью коленки Юре Нутикову; коленки в крови, грязные. Юра отводит стеснительный свой взгляд, а когда я заканчиваю, говорит, как говорят дети, — тихо: «Спасибо».

Тренер Арапов, добрый человек, возненавидел в эту игру Сережу Махотина. Сначала он кричал Сереже: «Работай, работай!», а потом, видя, что тот не слышит или не слушает, — возненавидел. «О-о, это называется он принял пас! — насмешливо тянул Семеныч. — О-о-о! Это у него называется передача!» И прочее, в том же духе. Даже матерился вроде. И ненавидел, ненавидел.

6

Игра с «Торпедо», Рубцовск. 0:3.

Городишко Рубцовск, объясняет Коля Фокин, тьфу, да зато хороший древкомбинат, а при нем директор-фанат. Вот и получается, районный городишко, а тех же барнаульцев, лидеров, два раза уже обыграли. И главное, молодые еще все. Все еще впереди.

— Присядем, — сказал Маштаков (это тогда-то он и сказал). — И вы, доктор, тоже. Может, окажется счастливым.

Они разминались, на поле лился дождь, а над стадионом из репродуктора пела Алла Пугачева.

Первый гол в наши ворота был такой: вышел ихний нападающий на угол штрафной, с трудом вышел, продрался сквозь наших и пробил, влепил в самую девятку через всех.

А второй мяч всунул головою маленький одиннадцатый номер, правый край.

Оба гола получились красивыми, ничего не скажешь.

На наших воротах теперь стоит Саша Литвиненко. Здоровенный хохол, ладный, настоящий атлет. Сразу же, через пять минут после своего выхода, он лег под ноги нападающему, и стосковавшиеся по живой игре пустые трибуны всколыхнулись, как могли. Закричали, как кричит, скажем, сильно охрипшая женщина. Вечный болельщик, описанный еще у Льва Кассиля, с закрытым, как у адмирала Нельсона, черной тряпочкой правым глазом, оживился больше всех и всю игру после громко и убедительно подсказывал. Так убедительно, что ребята, игравшие на ближнем к трибуне крае, маленько его даже слушались. «Отдай! — кричал одноглазый. — Отдай, кому говорят, пятерке!» И отдавали мяч пятерке, чего делать было не надо и чего б не сделали без подобного совета. «Зае…» — сказал про одноглазого в конце концов Коля, интеллигентнейший наш парень.