К вечности

Еще мгновение и в том тумане, где точно гасилась работа мозга и отключался от бытия я, яркой волной накатило воспоминание посланное, увы! не мной… а лишь моей гранью. Посланное Еси… Есиславой, составляющей часть меня, обаче всегда остающейся индивидом, отдельным человеческим я, обособленной, хотя и соучастной личностью. Воспоминание, как надежда… поддержка, в первый черед для юного божества, Крушеца. И я вдруг узрел помещение векошки с округлыми стенами и сводом, имеющее полусферическую форму, и ровный пол. В комнате и стены, и свод, и пол были белыми, с глянцевитым отблеском, насыщенно ярким. С одной стороны помещения поместились четыре мощных кресла, стоящие диагонально друг другу, в одном из которых сидела Есислава. В том же, что поместился несколько наискосок, расположился мой дорогой, любимый Отец с вельми осунувшимся каплевидным лицом, где черная кожа слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием, в белом долгополом одеянии. Мой Творец так ласково посмотрел на Есиславу, как мог смотреть токмо он и своим бас-баритоном по теплому молвил:

— Не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут… Потерпи совсем немного.

— Ты Перший хотел поведать мне про беса… Что это такое? — прозвучал нежный девичий голос Есиславы, воочью исторгнутый из недр сияющей моей сути, желающий поддержать меня, как свою основу.

— Бес это создание, — словно нехотя отозвался Перший и его полные губы малозаметно живописали улыбку, а само лицо стало таким близким, кажется нависшим надо мной. — Создание оное придумано и сотворено мной лишь для одной цели присматривать за интересующим меня объектом и передавать о его состояние, самочувствие и мыслях информацию на Богов. И как всегда люди ошибаются, приписывая эти творения к духам и награждая их отрицательными качествами, такими как сбивать человека с прямой дороги, совращать души к Кривде. Ибо бесы не относятся к духам и вообще являются иными в физическом понимании созданиями…

Теперь шевельнулись сухие, обветренные губы Яробора Живко сами собой, точно на них надавил вже я, стараясь удержать воспоминание-сон, и тихо проронил, али громко прокричал:

— Почему? Почему меня не слышите? Сызнова… Ты, Родитель, сызнова меня обманываешь… Что ноне я сделал не так? Что не так сделал мой Отец? Не могу… не могу без него.

А после на меня и токмо на меня нахлынула молвь, озвученная голосом Седми, явно не желающего более хорониться, вспять жаждущего, абы я его услышал:

— Сделать все, чтобы мальчик наш жил. Хватит нам слышать недовольства Родителя. И раз велено излечить тут, так и делайте.

Звонкий тенор, с нотками драматической окраски, старшего брата наполнил меня такой любовью, которая качнув, махом облобызала все сияющее естество… придав сил, и словно съев мое напряжение. Определенно, Седми не раз поцеловал в лоб мальчика своим кораллово-красными губами, только потом передав на излечение бесицам-трясавицам.

Голос брата степенно угас, но всего-навсе затем, чтобы сменится на полюбовный, бархатистый баритон Вежды, и вовсе шепнувший явственно чрез беса, оного после испытания три года назад установили взанамест Лег-хранителя:

— Не зачем моя бесценность, мой Крушец, так тосковать… Изводить себя и нас зовом. Надо умиротвориться, потерпеть. Надо жить и помогать мальчику. Я прошу тебя, мой милый, не призывай Родителя, не губи жизнь мальчику, не рви себя… Иначе я не сумею защитить тебя… Уберечь тебя, моя драгость. А значит, не будет той надобной тебе встречи с Отцом. Потерпи. Я ведь подле… обок тебя… Всегда! всегда, мой любезный, бесценный, милый малецык… мой Крушец.

На этот раз бархатистый баритон смолк разом, вероятно, зараз отключившись от беса, однако сумел умиротворить и обнадежить меня.

Именно поэтому мальчик поправился, а люди, у каковых он пробудился и которых (я в том не сомневаюсь) привели к нему создания Богов, значимо нас порадовали обоих. Не только тем, что в них сияли искры, не только тем, что в своих верованиях они на равных славили имена Небо и Першего, но и тем, что в одном из них я увидел старого своего знакомца. И конечно, меня порадовала горная гряда, обок которой разбили свое становище эти люди, величающие себя влекосилы и кыызы. Горная гряда до средины покрытая невысокой слепяще зеленой травой, где сия полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи, а ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Ей-же-ей, это была горная гряда, кою я когда-то узрел в видении отдельным фрагментом.