К востоку от Эдема

Когда пламя достигало газетных этажей, все понимали: скоро. И верно: уже приведена в готовность полиция, подготовились игорные дома, газетчики наперед сочинили хвалебные репортажи. Начинался отлично поставленный, как на балетной сцене, спектакль. Облава проводилась по заранее намеченному плану. Полиция загребала десятка полтора-два китайцев, переселившихся из Пахаро, несколько бродяг и мелких коммивояжеров, которых никто не предупредил, поскольку люди они заезжие, сажала попавшихся под замок, а утром, оштрафовав, отпускала с миром. Городок успокаивался, убаюканный собственной незапятнанностью, а игорные дома терпели убыток в размере дохода за ночь плюс вполне божеский штраф. Удивительное все-таки достижение человечества: способность смотреть на очевидность и не верить своим глазам.

Однажды вечером, это было осенью 1916-го, Кэл забрел к Коротышке Лиму посмотреть на игру и угодил в облаву. В темноте и суматохе никто не обратил на него внимания. Наутро начальник полиции обнаружил его, к своему удивлению, в арестантской и позвонил Адаму – тот как раз сел завтракать. Адам не спеша прошел два квартала до полицейского участка, забрал Кэла, заглянул на почту, стоящую напротив, и они вместе отправились домой.

Ли накрыл салфеткой сваренные для Адама яйца и приготовил яичницу для Кэла. Арон собрался в школу и, проходя через столовую, спросил брата:

– Тебя подождать?

– Не надо, – бросил тот. Он ел, опустив глаза в тарелку.

Адам не проронил ни слова с тех пор, как, поблагодарив начальника полиции, позвал сына: «Пойдем!» Кэл поглощал завтрак, хотя ему кусок в горло не шел, и поглядывал исподлобья на отца. Он не мог разобрать, что написано на его лице – то ли недоумение и недовольство, то ли задумчивость и печаль.

Адам смотрел в чашку. Молчание тянулось, делалось все более тягостным, и становилось все труднее нарушить его.

В комнату заглянул Ли:

– Еще кофе?

Адам покачал головой, и Ли исчез, притворив за собой дверь на кухню.

В тишине все громче тикали часы. В душу Кэлу закрадывался страх. Он чувствовал, что от отца исходит какая-то непонятная сила, о существовании которой он не подозревал. В ногах у него закололо, надо было переменить положение, чтобы восстановить кровообращение, но он боялся шелохнуться. Он будто ненароком стукнул вилкой о край тарелки, однако стук растворился в тишине. Часы мерно пробили девять, и звон тоже растворился в тишине.

Страх постепенно проходил, уступая место обиде – так, наверное, досадует лисица на свою попавшую в капкан лапу.

И вдруг Кэл вскочил на ноги. Еще секунду назад он и шевельнуться не смел, и вот вскочил и закричал, тоже совершенно неожиданно для себя:

– Ну, давай, бей, бей! Я не боюсь!

Его крик тоже растворился в тишине.

Адам медленно поднял голову. Не поверите, до чего же много на свете таких, кто ни разу как следует не заглянул в глаза своему отцу, и Кэл был один из них. Радужка у Адама была светло-голубая с темными лучиками, уходящими в пучину зрачка. И где-то там, глубоко-глубоко в отцовских зрачках, Кэл вдруг увидел свое отражение, словно оттуда глядели на него два Кэла.

– Значит, я сам виноват… – медленно произнес Адам. Слова ранили больнее, чем удар.

– Как так? – пробормотал Кэл.

– Тебя зацапали в игорном доме. А я даже не знаю, как ты туда попал. Не знаю, зачем пошел, что там делал, – ничего не знаю. – У Кэла подогнулись ноги, он сел, уставился в тарелку. – Ты начал играть, сын?

– Нет, отец, я просто смотрю.

– Значит, ты и раньше бывал там?

– Да, отец, много раз.

– Зачем?

– Не знаю… Не сидится мне по вечерам дома, и все… Я как кошка бродячая. – Кэл сказал и ужаснулся: неудачно вырвавшаяся шутка привела на память Кейт. – Спать не хочется, вот я и хожу по улицам, чтобы ни о чем не думать.

Слово за словом Адам перебрал услышанное.

– Арон тоже бродит по улицам?

– Арон? Зачем ему! Он… ему и так хорошо.

– Ну вот видишь, – сказал Адам. – Я совсем тебя не знаю.

Кэлу вдруг захотелось броситься к отцу, обнять его, захотелось, чтобы тот тоже его обнял. Ему хотелось во что бы то ни стало показать, что он понимает отца и любит его. Он машинально взял деревянное салфеточное кольцо, просунул в него палец и негромко сказал:

– Я бы ничего не скрывал, если бы ты спрашивал.

– Вот именно, если бы спрашивал… А я не спрашивал. Нет, никудышный я отец, и мой отец тоже был никудышный.

Кэл ни разу не слышал, чтобы отец говорил так – хрипловатым, прерывающимся от нахлынувших чувств голосом, и он отчаянно, словно в темноте, ловил каждое отцовское слово.

– Понимаешь, он втиснул меня в готовую изложницу, – сказал Адам. – Отливка получилась плохая, но что делать? Человека не переплавишь. Плохая была отливка, плохой и осталась.

– Не мучай себя, папа. Тебе и так досталось!

– Да?.. Может, и досталось, но – то ли, что нужно? Собственных сыновей не знаю. И узнаю ли?

– Если хочешь, я все-все про себя расскажу.

– Я даже не знаю, с чего начать… Давай с самого начала?

– Папа, ты очень рассердился, что меня забрали в арестантскую? Или просто расстроился?

К полному изумлению Кэла, отец только рассмеялся.