К западу от Октября

— Что — другое? — Не зная, куда деваться, он метался по комнате, не решаясь поднять на неё взгляд. — Что можно пообещать Богу, чтобы это действительно что-то значило? Деньги? Дом? Машину? Отказаться от поездки в Париж? От своей работы? Ему известно, что мне всё это дорого. Но я не думаю, что Богу нужны такие жертвы. На свете есть только одна ценность, верно? Для Него. Не вещи, не люди, но… любовь. Я долго ломал голову и понял, что в моей жизни есть только одно настоящее сокровище, поистине бесценное, которое можно предложить взамен.

— И это сокровище — я? — спросила она.

— Да, чёрт возьми. Придумай что-нибудь ещё. Я не могу выдумать ничего другого. Ты. Моя любовь к тебе была такой огромной, такой всеобъемлющей, такой необходимой частью моей жизни, что я понял: это будет равноценный обмен, оправданная просьба. И если я пообещаю расстаться с тобой, Богу придётся признать, каким это будет для меня ударом, какой невыносимой потерей. Тогда он просто обязан будет вернуть мне дочь! Иного и быть не может!

Он остановился посреди комнаты. Она повертела в руках поднятый с пола стакан. Медленными шагами прошлась вокруг Тома.

— Теперь я услышала и увидела достаточно, — сказала она.

— Услышала и увидела что?

— Мужчины, так или иначе, избавляются от своих любовниц.

— Неужели ты всё это так истолковала?

— А как это ещё можно истолковать? Ты уже давно хотел со мной порвать. Вот теперь у тебя появилась отговорка.

— Отговорка? Нет. Обязательство. Что ещё, по-твоему, мне оставалось сделать?

— Ну уж, во всяком, случае, не обещать Богу бросить меня! — кричала она. — Почему меня?

— Разве ты не знаешь? Разве ты не слушала? Ты была для меня единственной ценностью, сравнимой по значимости с моей дочерью. Я любил тебя, люблю и всегда буду любить. А сейчас, хотя я знаю, что буду страдать долгие годы, я должен тебя отпустить. Кому больнее: мне или тебе? Что труднее: тебе — быть покинутой или мне — от тебя отказаться? Можешь ли ты точно, беспристрастно это взвесить и сказать мне?

— Нет, не могу. — Она снова ссутулилась. — Со мной будет всё в порядке. Извини. Просто должно пройти время. Ты ведь явился всего десять минут назад. Подумать только.

Она отвернулась и медленно пошла из комнаты в кухню. Ему было слышно, как она гремит чем-то в холодильнике. Опустившись в кресло, он вцепился в подлокотники, словно боялся, как бы оно ненароком его не подбросило и не швырнуло через всю комнату.

Возвратилась она с бутылкой шампанского и двумя бокалами, ступая по полу, как по минному полю.

— Что это? — спросил он, когда она устроилась на полу.

— А как тебе кажется? — Привычным жестом она направила пробку в потолок и добавила. — Мы в своё время… с этого начали, почему бы этим не закончить?

— Ты сердишься…

— Сержусь? Это мягко сказано. Я просто в бешенстве. Мне так тошно, что хочется слечь в постель и больше не подниматься, но чёрт побери, уже завтра я встану. Надеюсь, хоть шампанское поможет, будь оно проклято. Возьми бокал.

Она разлила шампанское, они выпили и долго молчали.

— Стало быть, мы видимся в последний раз, — сказала она.

— Ну, зачем же…

— А разве не так? Ты уже всё решил. К чему играть в глупые игры? Это наши последние пять минут. Допьёшь — и уходи. Мне невыносимо, когда ты здесь находишься. Нет, я не хочу, чтобы ты уходил. Как жаль, что у меня нет молитвы, нет обещания, такого же сильного, как твоё, чтобы в него верить. Я бы обратилась с ним к Богу. Но у меня нет такой силы, и никто, кроме тебя, ради меня не умрёт, да и ты умрёшь не по-настоящему, ты просто уйдёшь. Поэтому не звони, не пиши, не возвращайся, не приходи. Знаю, знаю, что у тебя на уме… уйти — и остаться. Но тогда может возникнуть соблазн. И если ты позвонишь, мне придётся выстрадать всё заново. Скажешь, это низко, жестоко? Нет. По-другому я не могу. А потому… — Она допила шампанское, поднялась с ковра, открыла дверь и стала у порога.

— Уже пора? — мрачно спросил он.

— Даже не верится, пять лет прошло. Но теперь — пора.

Он встал с кресла, осмотрелся, как будто оставил здесь то, что принадлежало только ему, и не сразу понял, что оставил её. Стоя перед ней, он бессильно опустил руки. Казалось, он не знает, куда себя девать.

— Ты прощаешь меня?

— Пока нет. Но скоро прощу, иначе нельзя. Нужно либо простить, либо перестать ходить в церковь. Дай мне время поразмыслить о твоей дочери, о том, как она едва не умерла, — и я прощу. Пережить бы эту неделю. Сдаётся мне, ты разрываешься надвое. Прощай! — и одними губами договорила: «Мой дорогой».

Она накрыла ему рот долгим поцелуем, но как только почувствовала нежность, оттолкнула его и сделала шаг в сторону.

Он вышел за дверь и замедлил шаги только на середине лестничного марша:

— Прощай. — Отвернувшись, он продолжил путь.

У неё брызнули слёзы. Ухватившись за перила она невидящими глазами смотрела вниз.

— Как ты смеешь! — крикнула она и осеклась.

Вглядевшись в пустой пролёт, перевела дыхание. Слова вырывались помимо её воли:

— …любить свою дочь…

А потом, словно со стороны, различила остальное:

— …сильнее, чем меня?