К западу от Октября

На восходе лун Сио повернул в обратный путь, сбегая вниз по тем же каменистым тропам.

Пещера сделалась стылой и чужой. Он сложил костёр, а потом подкрепился хлебом и дикими ягодами, добытыми в мшистых горах. Как быстро после его ухода в пещере стало холодно и неуютно. Даже его собственное дыхание странным эхом отскакивало от стен, словно чужое.

Прежде чем улечься спать, он загасил костёр. И тут обнаружилось, что на пещерной стене лежит слабый лучик света. Сомнений не было: этот луч пришёл из хижины, стоявшей в полумиле внизу, на берегу канала. Сио зажмурился, но свет не исчезал. Он сливался то с музыкой, то с благоуханием цветов. Помимо своей воли Сио поочерёдно напрягал зрение, слух, обоняние, чтобы вытащить хотя бы одну прядь этого непостижимого переплетения.

В полночь он вышел из пещеры. Хижина в долине пестрела жёлтыми огнями, как яркая игрушка. А в одном из окон ему привиделась танцующая фигурка женщины.

— Надо её прикончить, — сказал он себе. — За этим я и вернулся. Убить и закопать!

В полудрёме ему померещился затерянный голос: «Кого ты хочешь обмануть?» Но он даже не стал открывать глаза.

Она жила в одиночестве. Назавтра он увидел её на прогулке в предгорьях. На третий день она купалась в канале, часами не выходя на берег. На четвёртый и пятый день Сио подбирался всё ближе и ближе к домику, а на закате шестого дня, с наступлением темноты, очутился под самыми окнами и продолжил слежку.

На столе стояло штук двадцать маленьких, отливающих медью тюбиков с чем-то красным. Похлопывая себя по щекам, женщина размазала по лицу прохладный на вид крем: получилась маска. Через некоторое время маска была стёрта бумажными салфетками, которые тут же полетели в корзину. Покончив с этим занятием, она проверила один тюбик: мазнула пухлый рот, несколько раз чмокнула губами, стёрла, наложила другой цвет и снова стёрла; так она опробовала третий, пятый, девятый цвет, слегка тронула красным щёки, а потом взяла блестящий пинцет и принялась выщипывать брови. Накрутила волосы на какие-то нелепые приспособления и стала полировать ногти, напевая сладостную, незнакомую, инопланетную песню на своём языке — должно быть, очень красивую. Женщина мурлыкала, притопывая высокими каблучками по дощатому полу. При этом она расхаживала по комнате, прикрытая лишь белизной своего тела, потом улеглась в этой белизне на кровать и запрокинула голову; золотистые волосы свешивались до полу, а сама она то и дело подносила к алым губам какой-то тлеющий цилиндрик, посасывала его, блаженно прикрывая веки, и медленно выпускала из узких ноздрей и ленивого рта струйки дыма, которые поднимались в воздух длинными бестелесными образами. Сио затрепетал. Призраки! У неё изо рта вылетают призраки. Да ещё с такой лёгкостью. Как ни в чём не бывало. А ей и дела нет.

Когда она вставала, её подошвы шлёпнули по деревянным доскам. И снова она запела. Закружилась по комнате. Подняла лицо к потолку. Щёлкнула пальцами. Распростёрла руки, словно крылья, и под стук каблучков кружилась, кружилась в одиноком танце.

Инопланетная песня. Ну почему он не мог разобрать слов? Почему не умел настраивать разум, как делали прежде многие из его соплеменников, чтобы читать, понимать и мгновенно переводить чужие языки, чужие мысли. Он попробовал. Но нет, ничего не вышло. А она всё пела прекрасную, незнакомую песню, из которой он ничего не мог разобрать:

— «Я тебе не изменю, для тебя любовь храню…»

Его покинули силы при виде земной плоти, земной красоты, рождённой за миллионы миль отсюда, совершенно иной, не такой, как марсианская у него вспотели ладони, противно задёргались веки.

Где-то зазвенел звонок.

Она взялась за диковинный чёрный аппарат, который, как тут же выяснилось, почти не отличался по своему назначению от устройства, хорошо известного сородичам Сио.

— Алло, это ты, Дженис? Боже, как я рада тебя слышать!

Её лицо просияло. Она разговаривала с каким-то дальним городом. Волнующие звуки её голоса не давали ему покоя. Но что означали её слова?

— Господи, Дженис, за что ты меня сослала в такую дыру? Понимаю, милая, понимаю — отдохнуть. Но это у чёрта на рогах! Мне остаётся только раскладывать пасьянсы да плескаться в этом вонючем канале.

Чёрный аппарат прожужжал что-то в ответ.

— Я здесь копыта отброшу, Дженис. Да знаю, знаю. Всему виной эти святоши. Даже сюда добрались, очуметь можно. А как славненько всё начиналось! Скажи мне только одно: когда мы снова открываемся?