К западу от заката

Когда Шейла переехала в квартиру в квартале от «Садов Аллаха», Скотт надеялся, что она пригласит его жить вместе, но она никогда об этом не заговаривала. Шейла и сейчас оставалась для него непостижимой, той женщиной, что отвергла маркиза. Он постоянно забывал, насколько она моложе и какой твердый у нее характер. Шейла считала, что Свони справлялся плохо, и подыскала ему другого агента, который нашел независимого продюсера на «Возвращение в Вавилон»[173]. Тысячу Скотт получил за права на постановку, еще по полтысячи ему гарантированно должны были выплачивать в течение десяти недель работы над сценарием, и дополнительный процент причитался, если фильмом заинтересуются студии. Действие происходило в Париже, а за основу сюжета Скотт взял случай, когда Розалинда пыталась увезти от них Скотти после первого срыва Зельды. Хорошо бы получить на роль девочки Ширли Темпл[174] – Скотту нравилась ее непосредственность. А его пусть сыграет Кэри Грант!

– Что ж, у них хотя бы подбородок правильный, – сказала на это Шейла.

– Нет, лучше пусть меня играет Боги! Да и выйдет дешевле.

Недели бежали, но и сбережения Скотта росли. В апреле «Унесенные ветром» собрали богатый урожай «Оскаров», и Скотту было приятно думать, что в статуэтке Сидни Говарда в какой-то мере есть и его заслуга. Три года подряд Маргарет Саллаван и Вивьен Ли признавались лучшими актрисами, произнося с экрана его слова. Как бы ни складывалась его судьба в Голливуде, этим он всегда сможет гордиться. Удивительно, как легко быть великодушным, когда на счету есть деньги!

Доктор Кэрролл принял сторону матери Зельды и тоже считал, что Зельду пора бы отпустить. Скотт боялся, что без врачебной помощи снова может наступить ухудшение, и заставил доктора пообещать, что тот примет ее обратно, возникни такая необходимость. И вот, когда все уже было решено и через неделю Зельду должны были выписать, ее заметили в Эшвилле, когда та пила горячий шоколад у автомата с напитками.

Доктор Кэрролл сообщил об этом с такой серьезностью, словно Зельда с ножом бросилась на медсестру. Выписку отложили до совета членов правления больницы.

Скотт бы еще понял, если бы Зельду лечили от лишнего веса; врачи явно переусердствовали, запирая в больницу женщину, которой просто захотелось молочного коктейля. В то время как германские войска вторглись в Данию, Скотт телеграфировал, что не видит в поступке жены ничего дурного, и уже в субботу ее выписали.

«Как жаль, что возвращаться тебе приходится в такую неустроенную жизнь, – написал он. – По крайней мере, можешь положиться на маму, и Сару, и уют домашнего очага. Обязательно дай мне знать, хватит ли тридцати долларов на одежду на первое время, поскольку, полагаю, тебе понадобится новый гардероб. Надеюсь, Скотти сможет навестить тебя в июне проездом в летнюю школу. Теперь твоя мама вправе хвалиться, что наша дочь в Гарварде!»

«Меня утешает, – писала в ответном послании Зельда, – что Скотти спокойно учится в истинном святилище знаний, пока все объявляют друг другу войну. У нас же утренний сад наполняется щебетанием непоседливых пташек, Мелинда хлопочет на кухне, о времени возвещает чистый и торжественный звон колоколов церкви Св. Иоанна. Город утопает в зелени и принимает в объятья мое беспокойное сердце, исполненное неувядающих воспоминаний. Мне было лет шесть, когда мы с мамой поехали на такси в библиотеку за моим новеньким читательским билетом. Додо, прошу, не беспокойся за меня. Если и есть мне место в этом мире, то оно здесь. Я за все благодарна и до последнего вздоха буду бороться за нормальную жизнь, которая дарует счастье».

Скотт мог бы сказать то же самое и о себе. Пока Зельда осваивалась в Монтгомери, Шейла помогла Скотту перебраться в Голливуд, чтобы уберечь от второго лета в долине. Теперь он жил поблизости от нее. Когда-то здесь была ночлежка, стойку портье и поныне защищала решетка, а мебель не меняли с самого открытия. Темно-зеленый диван, на котором спал Скотт, пестрел темными следами от окурков. Соседями его были старлетки и подсобные рабочие, которые мечтали когда-нибудь выбиться в люди. На другом конце коридора жила дородная женщина, которая зарабатывала криком, – его записывали студийные звукорежиссеры и потом накладывали на фильм. Постояльцы же могли наслаждаться ее талантом совершенно бесплатно во время многочасовых репетиций. Соседнюю комнату снимала длинноногая рыжая девушка по имени Люсиль Болл[175]. Ее кубинский друг работал в «Бамбу-руме»[176], и дома они не появлялись раньше двух ночи. После замогильной тишины Энсино звуки жизни пробуждали силы Скотта, хотя порой и не давали спать.