К западу от заката

Еда, как и обещал Боги, была превосходна, хотя никто не ел особенно плотно. Скотт и Шейла заказали десерт и кофе, снова танцевали. Эдди стеснял их, как ребенок, скучающий при разговоре взрослых. Скотту хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался, но приличия ради они решили уйти после еще одного медленного танца. Скотт двигался с закрытыми глазами, боясь, что все это сон, как тот, который временами он видел: будто он идет по весеннему Сент-Полу и находит на дороге горсти серебряных монет. Может, он вот-вот проснется в собственной постели, один… но нет, вот она, перед ним, напевает что-то ему на ухо. Обещание увидеться во вторник смягчало страдания Скотта при мысли, что этот танец последний, и, когда песня стихла, он с благодарностью похлопал музыкантам.

На улице стояла тихая ночь, пропитанная запахом эвкалипта. «Роллс» уже уехал, и Скотт представил себе его хозяина, какого-нибудь продюсера, который возвращается в темный особняк и никак не может выбросить из головы образ пленительной англичанки из клуба. Она напоминает ему покойную жену, звезду немого кино, умершую от изнурительной болезни. Этот образ машинально перенес Скотта в полуизведанный мир, где будущее по кусочкам складывается из прошлого. Позже он вспомнит страстное желание одновременно и убежать от себя, и открыть себя заново в этом человеке, у которого было все, хотя не было ничего, ныне полной противоположности Скотта, – все благодаря Шейле.

Машина поднималась на холмы над бульваром Сансет, свет фар выхватывал окна и изгороди. В темноте Скотт не узнал место, и Шейле пришлось ему подсказать, указав на стоящий у дороги почтовый ящик. После полудюжины двойных порций Эдди уже не годился на роль компаньонки. Скотт и Шейла оставили его посапывать на заднем сиденье и, не торопясь, пошли навстречу желтому свету фонарей.

Скотт подождал, пока Шейла не нашла в сумочке ключи. Она открыла дверь и вошла в дом прежде, чем обернуться к нему. Взяв ее за руку, Скотт почувствовал ее кольцо, а Шейла наверняка почувствовала его кольцо.

– Могу я открыть вам секрет? – спросил Скотт.

– Конечно.

– Вы нравитесь мне больше Хемингуэя.

– Могу я открыть вам секрет? – сказала она. – Вы тоже нравитесь мне больше Хемингуэя.

– Не хотел бы он это услышать.

– Как жаль. Хорошо, что Эдди пришел.

– Да, он молодец, – сказал Скотт, придвигаясь ближе в надежде на поцелуй, лихорадочно думая, что бы почувствовал в этот момент его воображаемый продюсер.

Шейла его отстранила.

– Во вторник.

– Во вторник, – кивнул он, решив, что его герой тоже был бы терпелив и ненавязчив, и махнул на прощание, когда она закрывала дверь.

Сначала он был для Эдди шофером, потом в «Садах» – слугой, который помог добраться до дома и уложил в постель. В окнах Боги и Мэйо горел свет, а у бассейна в центре всеобщей кутерьмы веселился Бенчли. Чтобы не развеять чары вечера, Скотт поднялся к себе и запер дверь. Не помогало даже снотворное, и он, пересев к окну, стал разглядывать балкон главного здания, представляя, что его герой смотрит на огни города и грезит о девушке, как будто эта запоздалая, обреченная любовь могла вдохнуть жизнь в безвозвратно ушедшее прошлое.

На следующее утро он поднялся в пять и сел писать.

Самый сладкий Пирожок на свете

Семья Фицджеральдов никогда не жила на одном месте дольше нескольких лет, и больше всего Скотт сожалел теперь о том, что у дочери не было родного дома. С тех пор как Скотти уехала в школу, на каникулы она приезжала к Оберам в Скарсдейл, а летом ездила то в лагерь, то к матери в больницу, то к бабушке Сейр в Монтгомери, то к нему, куда бы его ни занесло.

С родственниками с юга он никогда особенно не ладил, а болезнь Зельды только больше натянула отношения. Ее отец был раньше судьей, а попытки договориться о чем-либо с матерью больше походили на судебную тяжбу. На любое предложение приехать у нее находилось множество возражений, как будто у старой дамы были дела кроме посещения бридж-клуба раз в неделю. Скотти тоже не нравилось в Монтгомери из-за душного воздуха и устоев времен Гражданской войны. Но из уважения к Зельде и известным семейным традициям Скотт дипломатично соблюдал перемирие, и сейчас условились, что перед тем, как приехать на месяц в Голливуд, Скотти проведет две недели в Монтгомери.

У Скотта не было второй кровати, пришлось договориться со старыми друзьями по Бродвею, Хелен Хейс и Чарли Макартуром[61], что Скотти, которую они знали еще совсем ребенком, поживет у них в отеле «Беверли-Хиллз». Девочка должна была прибыть поездом в воскресенье, однако телеграмму с известием о том, что все поменялось, по ошибке доставили в главное здание «Садов», и она пролежала там два дня, прежде чем ее обнаружил Дон Стюарт. Мать Зельды упала и сломала запястье, поэтому Скотти приезжала во вторник утром. По расчетам отца, она уже ехала.

Когда он позвонил Шейле, чтобы отменить свидание, та сначала решила, что Скотт хочет от нее отделаться.

– Буду рада с ней познакомиться, – сказала она. – Почему бы нам не поужинать втроем?