К западу от заката

Дату рождественского обеда миссис Сейр весьма иронично назначила на двадцать пятое февраля. В камине с самого утра пылал огонь, семья собралась посмотреть, как Зельда раскладывает на ковре полученные подарки. Скотт хоть и чувствовал себя сообщником преступления, но проследил за тем, чтобы она приняла таблетки, так что неприятностей можно было не ждать. Помимо грецких орехов, апельсинов и леденцов, Санта принес ей дорогой набор для рисования углем. Зельда с гордостью продемонстрировала его всем присутствующим и улыбнулась в камеру фотоаппарата. Скотт немного обиделся – ему внести лепту в покупку не предложили. Сара преподнесла ей тонкий лиловый шарфик, который Зельда тут же повязала на шею и не расставалась с ним до самой смерти. А от матери она получила набор шелковых пижам цвета чайной розы, плед из синели, а к нему – расшитые вручную наволочки, золотой браслет с брелоками и коробочку вишни в шоколаде. Наконец, Сара вынесла из укромного места в библиотеке настоящий мольберт, обвязанный красной лентой с бантом. И ничто из этого нельзя было взять в больницу.

– Он будет ждать в твоей мастерской, когда вернешься, – пояснила мать. – Думаю, можно устроить ее на застекленной веранде.

– Спасибо, мама!

– С Рождеством, дорогая!

– И от меня спасибо, – сказал Скотт. – Такой щедрый подарок!

– Мы и про тебя не забыли. – Миссис Сейр вручила ему подарок размером с книгу. Под серебристой оберткой прощупывалось что-то твердое, как стекло.

– Да вы же еще наши подарки не открывали! – вежливо проговорил Скотт, но сорвал бумагу и вынул фотографию в рамке, на которой судья, миссис Сейр, Зельда, Скотти и он сам стояли празднично одетые перед поездкой в церковь на фоне «Ласалля». Скорее всего, снимок был сделан на Пасху: Зельда с матерью держали в руках лилии. Скотти в ослепительно-белом передничке не доставала ему и до пояса. Значит, фотографии не меньше десяти лет, Депрессия еще не разразилась. Скотт понятия не имел, почему карточку подарили именно сейчас.

– Благодарю. Хороший снимок.

– Переверни.

Словно чтобы увековечить историю поколений семьи, миссис Сейр вывела на обороте все имена и подписала: «Пасха, 1928 г.».

– Тогда мы в последний раз отмечали праздник все вместе.

Подразумевалось, что Скотт виноват и в этом или она просто сетовала без задней мысли? Возразить было нечего, и он показал фотографию Зельде.

– Какая Скотти была милая! – улыбнулась она.

– Она и сейчас такая.

– Ты же меня понял.

– Конечно.

Скотт слегка перегнул палку. Он привык защищать Скотти от матери, равно как и Зельду – от Скотти.

– Еще раз спасибо, – сказал он, а когда с подарками было покончено, отнес снимок наверх к автопортрету Зельды.

Весь день потом был посвящен подготовке к праздничному ужину, которая свелась к тому, что миссис Сейр каждые пятнадцать минут посылала Сару проведать кухарку. По давней традиции, к столу подавали гуся. После обеда, когда Зельда поднялась вздремнуть к себе в комнату, в сковородках уже вовсю шкварчало, и весь дом наполнялся ароматным духом, как в праздники у бабушки Маккуилан. Миссис Сейр переживала, что птицу поставили слишком рано, однако, как и в большинстве подобных случаев, она только хотела всеми руководить, и ничего хорошего из этого не выходило.

Сестры с их уважаемыми семействами прибыли друг за другом, будто пришел целый караван гостей. Зельда родилась так поздно, что большинство племянников и племянниц были ее старше. Миссис Сейр восседала в кресле-качалке, а Зельда в образе рождественского эльфа одаривала собравшихся вокруг елки детей.

Скотт стоял позади между свояками, с которыми за все прошедшие годы только мельком виделся на вечеринках и в гольф-клубах. И пока те подливали себе бурбон, Скотт цедил имбирный эль. В другой раз поговорили бы о футболе, но сезон уже кончился. Оба свояка были юристами и служили в законодательном собрании штата. Крепкие, исполненные здравого смысла мужчины, которых больше интересовало, что происходит в соседнем кабинете, чем в Европе, но на исходящую оттуда угрозу уже нельзя было закрывать глаза. В стране за страной, шаг за шагом, коммунисты подрывали существующий уклад. Скотт подумал о Дотти и Эрнесте, вспоминал их беседы, однако разговор не шел и вскоре переключился на Голливуд, который в глазах собеседников Скотта представлялся манящей, сказочной страной славы. Судя по избитости вопросов, в перерывах между отчетами даже они были не прочь полистать желтые газеты. Действительно ли в жизни Гейбл ниже, чем на экране? Правда ли, что за пределами площадки Гарбо ни с кем не разговаривает?

– Гарбо на самом деле умнейшая женщина, – сказал Скотт и зачем-то наплел, что она знает шесть языков, а однажды он случайно услышал, как та разговаривала с иммигрантом-портным на армянском в студийной костюмерной. Все это был чистый вздор, выдуманный, только чтобы потешить гостей. Скотт вообще не был знаком с Гарбо, но, как и газетчики, знал, что публика хочет не развеять, а сгустить ореол загадочности.