Так я это себе вообразил: то, что увидел бы, окажись в той долине, там, где дорога сужается среди скал. Так я понял историю Дарра Дубраули, как он ее рассказывает сейчас, говорит о том, что видел и что мог тогда назвать из людских орудий и действий. Мы можем думать лишь о том, для чего у нас есть имена, а Дарр Дубраули мыслит по-вороньи, не так, как я; но если он может думать обо мне, о моем роде, – возможно, и я сумею думать, как он. Если он может попасть в Имр, я могу войти в Ка.
В то время в Имре – по крайней мере, в той обширной части человеческого мира, на западной границе которого, как я полагаю, жил Дарр Дубраули, – все Люди делились на три разряда: те, кто обрабатывает землю и пасет скот; те, кто ездит на Конях и носит оружие; и те, кто молится, приносит жертвы, помнит предания и рассказывает их. Будто Люди разделились на три разных вида и не смешиваются, как Вороны и Грачи. Но они смешивались: предания этого мира полны Людей, которые вели себя не так, как предписывало рождение, но по образу других; иные из них торжествовали и жили счастливо, другие же за это пострадали. Брат восторжествовал – Дарр Дубраули видел его триумф там, в тенистой долине, – и теперь пришла пора пострадать.
– Я взял в руки оружие, – сказал он по пути Дарру Дубраули. – Божий человек, руки которого должны совершать Господню службу. Но они пролили людскую кровь, и за это я должен теперь исполнить епитимью.
Дарр Дубраули видел, как огорчен Брат, как ему стыдно, но понять его не мог: Люди все время и с охотой убивают других Людей – по меньшей мере, те, у кого есть оружие, – так о чем же тут жалеть? Ведь то, что он сделал, было на благо Людям!
Тем не менее Дарр отправился с Братом в то святое место, которое Брат обещал Аббату посетить, – посмотреть, что он там будет делать, и узнать, что такое «епитимья». Местные Вороны – стая Ва Тернхолма, недовольная тем, что их благополучие оказалось под угрозой, – преследовали их с Братом еще долго, выкрикивали угрозы и оскорбления, на которые Дарр Дубраули пытался не обращать внимания. Какое наказание придумают ему? Лучше пропасть из виду до поры, пока они всё не забудут, если вообще когда-нибудь забудут.
Вскоре они покинули владения этой стаи и вошли в другие, где Дарра никто не знал. Он улетал от Брата вперед, чтобы поискать снедь – улиток, личинок, мелкую падаль, – стараясь никого не тревожить и ни с кем не связываться, а потом возвращался к Брату, как бы далеко тот ни был. Брату это казалось чудом, но дело было просто в том, что Дарр видел его с высоты и издалека, следил за его шагом.
Брат то ли не мог, то ли не хотел есть воронью еду, хоть его
– Святым прислуживали звери, – сказал он по дороге Дарру Дубраули. – Вот, к примеру, та Святая, к которой мы сейчас идем. Когда она была молода, никто не слушал ее проповедей. Язычники грозились убить ее,
Дорога стала шире и ровнее, Люди на ней стали встречаться чаще. Одни ковыляли, опираясь на палки, зажатые под мышками, других катили в маленьких тележках. Их было много, и все смотрели только вперед, на дорогу. Дарра Дубраули это напугало и вывело из себя, так что он поднялся в небо.
Сколько же историй знал этот Брат и почему все время их рассказывал? Это было тревожно. Услышав одну, воображаешь себя в ней, видишь, как все происходит, хотя так никогда не было, по крайней мере не было с тобой. Будто что-то бросается тебе в глаза – то, чего ты не видел никогда, а теперь не можешь не видеть.
Размышляя об этом, Дарр довольно долго летел, не обращая внимания на окрестности. Но теперь чувство, которое росло в нем все утро, стало ясным. На долгое мгновение, под замедленные взмахи крыльев, он понял, что узнаёт местность, в которой никогда не был. Узнаёт и знает, что узнаёт.