Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

— Но почему они отдают это мясо четвероногим, а не едят сами? — спросил у Дарра Дубраули Бродяга к концу холодной и голодной недели, когда они вместе обозревали кучу отбросов. — Шумные они и бестолковые.

— Хотел бы я это знать, — покачал головой Дарр Дубраули.

Они смотрели, как дерутся за еду эти создания — большие и маленькие, разного окраса и сложения. Что, если попробовать кормиться с ними? Что, если, как Волки, они просто не будут обращать на Ворон внимания? Или попытаются отогнать? Сложно сказать. Лучше держаться от них подальше и отклевывать кусочки с краю.

Появились новые двуногие, они привели с собой животных, которых Вороны тоже не знали, — тяжелых и высоких, как Лоси, но глупых и короткошеих; двуногие гоняли их всем стадом с места на место, но никогда не убивали и не ели их, и это тоже удивляло Ворон: кто же из них кому служит? А потом появились новые штуковины, диковинные, так что даже описать их невозможно тому, кто их не видел, — да что там, многие птицы, которые смотрели на поселение с голых деревьев, не могли их распознать. Одни говорили: «Ну, будто упавшее дерево катится под гору», а другие возражали: «Нет, будто Олень попал в бурелом и пытается высвободиться». А те, кто отказывался их распознавать, просто пожимали плечами и улетали прочь. Дарр Дубраули тоже не мог их описать, но отлично понял, зачем они нужны: большое и покорное животное тащит деревянную штуку, двуногие тянут его за голову или легонько тыкают в бока своими вечными палками. Так двуногие перемещают грузы, слишком тяжелые, чтобы их просто нести: крупные бревна, камни и другие вещи, которые им зачем-то нужны.

Так же они доставляли в поселение и своих сородичей. Однажды, когда Дарр Дубраули наблюдал за двуногими с высоты, многие вышли из своих убежищ и с радостными криками зашагали рядом с такой повозкой, подталкивая ее вместе с тягловым животным, пока не докатили до одного из домов. Из нее вынесли сородича, который не мог стоять на ногах. Он был такой худой, будто умирал с голоду. Очень бережно двое силачей на глазах у остальных перенесли его в укрытие — Дарр Дубраули вспомнил Оленуху, которую донесли сюда от самой реки. Волосы этого двуногого (Дарр как-то почувствовал, что это самец) были странные и длинные, как у остальных, но не темные и блестящие: его оперенье оказалось белым, как Боярышник по весне. Он огляделся по сторонам, взглянул на небо и на деревья — его взгляд задержался на одинокой Вороне на голой ветке, — а затем скрылся внутри. Дарр Дубраули на дереве и его сородичи на земле смотрели на это укрытие, будто из него сейчас появится нечто невообразимое, но ничего не произошло.

— Лучше возвращаться, — заявил Бродяга, поглядывая на помрак.

Долгими ночами, когда Вороны перепрыгивали с ветки на ветку на своих зимних ночевках, засыпали и просыпались, а Совы кружили на мягких крыльях и охотились на все живое, что рисковало появиться на опушке леса, маленькое поселение между длинным озером и зимними горами молчало. Двери укрытий (для которых у Ворон еще не было слова, как, впрочем, и для понятия «дверь») были заперты на засовы, маленькие окошки — закрыты ставнями; животные согревали жителей, и по ночам, когда двуногие спали в обнимку, огни гасили так, чтобы можно было их заново развести поутру, подбросив веток, соломы или кизяков. Из отверстий в крышах к звездам поднимался дымок. В укрытиях наборматывали сказки и зачинали детей, ели копченое и вяленое мясо Оленей и других зверей; матери разжевывали его для своих малышей. В самые холодные ночи было слышно, как перекликаются на горе рыжие Волки; когда приблизилась весна, а голод стал нестерпимым, они спускались по ночам, чтобы бродить среди дыма и домов, обнюхивать двери, и двуногие тоже их чуяли.

Со временем ночи стали короче. Люди выходили из своих домов на рассвете навстречу туману и священному солнцу, чтобы трудиться и строить.

Так миновали холодные луны, хоть Вороны их и не считали: они не рассуждают, откуда появляются луны, куда исчезают и сколько их вообще. Вороны отлично знают, как дни становятся длинней, а солнце поднимается все выше, знают, когда зима и вправду уходит, чтобы уже не вернуться; знают не только по приметам леса и погоды, но и по себе: тогда в груди закипает некое безумие, и оно крепнет день ото дня, пока птицам не кажется, что такими они были всегда, будто это они понуждают полоумных Зайцев выбираться из нор и биться друг с другом на открытом месте, зеленых Дятлов стучать в стволы мертвых деревьев, а Жаб заводить песни в разбухших прудах.

Нам, Людям, кажется, будто мы испытываем по весне ошеломительные страсти, радости и горести, но это лишь слабая тень того, большего безумия, что овладевает живым миром. Наверное, чувство такое, будто все желания и влечения целого года сжимаются в несколько коротких недель. Дарр Дубраули говорит, что видел немало весен за свои годы, и добавляет, что не хотел бы увидеть еще одну — ни в мире, ни в себе. Это слишком тяжело.