Кабахи

Долго копил горечь в душе Хирчла, но однажды ночью она излилась кровавым потоком. Хевсур зарезал князя на террасе его собственного дворца, похитил своего коня и поджег конюшню и хозяйственные строения. А потом подхватил своего маленького сына Годердзи, посадил его перед собой на седло и исчез — больше его в Сабуэ не видали.

Веял ветерок, волновалась нива. Словно жалуясь на судьбу, бормотала что-то про себя Алазани и одевались белизной голубые вершины Кавкасиони…

Годердзи спустился в Кахети из Гомецарского ущелья взрослым, возмужалым. Он купил землю у князей Вахвахишвили, взял в жены девушку из дома Шамрелашвили — и поселился в Чалиспири. А чтобы сбить со следа Джорджадзе, переменил фамилию — и в роду Шамрелашвили стало одним мужчиной больше.

Три года ходил Годердзи темнее тучи — и только тогда разошлись складки на его лбу, когда жена родила ему черноволосого мальчика.

Годердзи разрядил в воздух отцовское ружье и на второй же день, несмотря на все уговоры повитухи и слезы жены, сел со своим тепло укутанным первенцем на вороного коня, выигранного на скачках у тушин, и домчался вместе с ним до самой Тахтигоры, чтобы дитя сызмалу привыкало к седлу.

Веяли ветры, переливалась шелковая нива…

Порода сказалась — мальчик в самом деле вырос отличным наездником.

Разразилась мировая война, и молодежь забрали в войска. Из дома Годердзи увели только коня, но Тедо не захотел расстаться с любимым своим гнедым и пошел на войну добровольно.

Три года гонял своего текинца по карским и ардаганским землям Тедо, а когда турецкий солдат убил под ним его гнедого жеребца, он разрубил аскера от плеча к плечу и поклялся не возвращаться домой без бодрого скакуна.

Когда русско-турецкий фронт развалился, Тедо подвесил к поясу несколько гранат, опоясался в три обхвата патронташами, подстерег на дороге у Кара-Кургана турецкого офицера и, отправив турка к праотцам вместе со всеми его приспешниками, увел из Сарыкамыша в Грузию двух великолепных коней.

В Тбилиси меньшевики отобрали у него обоих. Однако он не сдался: улучив минуту, вывел из стойла лучшего из двух, двумя выстрелами сбросил с седла посланного за ним в погоню гвардейца и затерялся в ночной темноте.

Вернувшись в Чалиспири, Тедо нашел свой дом заброшенным и обезлюдевшим. Двор и огород заросли жесткой, высокой травой, в винограднике неподрезанные лозы стлались по земле между поваленными кольями. В колючей изгороди зияли проломы, на крыше дома не хватало черепиц, сквозь отверстия виднелись почерневшие от солнца и дождя стропила. Ржавый замок болтался на закрытых дверях.

От соседей Тедо узнал, что мать его умерла от воспаления легких, а отца за связь с «бунтовщиками» однажды ночью увел какой-то представитель власти. Позднее этого человека нашли на берегу Лопоты — обезоруженным и с рассеченной головой.

С того дня след Годердзи затерялся и обнаружился вновь, лишь когда одиннадцатая армия перешла в студеный февральский день через Метехский мост и вступила в Тбилиси.

Шли годы. Во дворе у Годердзи, радуя взор хозяина, всегда щипал траву породистый жеребец.

Конь этот однажды попался на глаза начальнику Чрезвычайной комиссии уезда, и тот через посланного попросил Тедо уступить ему жеребца.

Тедо сразу стал мрачнее ночи и глухо пробормотал:

— Убью!..

Годердзи посоветовал ему убраться от греха подальше. И Тедо, оставив двух смуглых мальчишек на попечение жены, оседлал своего вороного, перекинул через плечо любовно вычищенное ружье и ушел в горы чабаном вместе с недавно обобществленным овечьим стадом.

Спускался он с гор редко и домой приходил поздно вечером. А на рассвете, затискав и зацеловав уже порядком подросших сынишек, возвращался в отару.

Так шло до тех пор, пока «чертов» начальник не сложил голову где-то в Магранском лесу в стычке с бандитами.

Но и Тедо ненадолго пережил его. Как-то хищный зверь напал на отару, испугал жеребца, и тот свалился с обрыва в ущелье Дилангисхеви.

Хозяин лошади пошел по следам зверя.

На другое утро чабаны нашли его на дне ущелья, в камышах на берегу речки, — он лежал мертвый, в обнимку с огромным медведем, в боку у которого торчал всаженный по самую рукоять кинжал…

И когда Шавлего вспоминался отец, неизменно приходили ему на ум слова народной песни:

Барс, убитый в схватке с барсом,
В роще возле Бусни-чала…

В это утро Шавлего почему-то снова вспомнился отец, и захотелось ему побродить по горам, самому поохотиться на медведя. Сейчас медведей, наверно, много — и всех их так и тянет к алхаджам, к стоянкам отар. Впрочем летом, после недавней линьки, мех у них незавидный…

Шавлего оторвал взгляд от зубчатой линии Кавказского хребта, окутанного рассветным туманом, и перевернулся на другой бок.

На балконе умывалась Нино.