Во дворе мать кормила борова, помешивая в бадье болтушку из кукурузной муки и рубленых листьев и отгоняя сбежавшихся отовсюду кур. Проголодавшиеся куры не отступали — лезли прямо в бадейку и с кудахтаньем, хлопая крыльями, расхватывали корм. Время от времени солидный, степенный боров выходил из себя и поддевал рылом какую-нибудь нахальную птицу. Та с отчаянным клохтаньем отлетала в сторону, клочья пуха взмывали в воздух, а боров продолжал уписывать свой завтрак.
Шавлего приподнялся на подушке, поглядел вниз и удивился.
Под стулом, на пожухлой от зноя траве, стояли рядышком те самые, украденные у него на Алазани ботинки; сверху их прикрывали свисавшие со стула аккуратно сложенные брюки. У изголовья была воткнута в землю его удочка — леса тихо покачивалась под утренним ветерком, на крючке извивался толстый коричневый червяк.
Шавлего вскочил и внимательно осмотрел свои потерянные и вновь обретенные вещи. Потом натянул брюки.
— Все честно возвращено — даже червяка не забыли! — Он осторожно снял с крючка приманку и швырнул в огород.
Тут Шавлего вспомнилось вчерашнее приключение, и смысл происшедшего стал ему понятен. Он крикнул невестке, возившейся наверху, на балконе:
— Нино, когда Тамаз проснется, пошли его к дедушке Ило. Пусть скажет Шакрии, чтобы вечером заглянул ко мне.
2
В открытые окна вливалась утренняя прохлада. Уличный шум приглушенно отдавался в кабинете.
Секретарь райкома подошел к окну, посмотрел сверху на свою машину и удивленно покачал головой: дверца «Победы» была открыта, шофер сидел, поставив ноги на тротуар, боком к рулевому колесу, и читал книгу.
«Сколько он читает! Да и разве только он один? Я же не раз замечал, что нынче все шоферы стали любителями чтения. Глядишь — из нагруженного через край семитонного «МАЗа» вылезет перепачканный в масле и солярке ражий парень, вытащит из-за спинки своего продавленного сиденья затрепанную книжонку и уткнется в нее — головы не поднимет, пока грузчики не опорожнят кузова. Газету они всегда носят с собой в кармане и норовят стать в очередь перед киоском за новыми журналами. Народ встряхнулся, вышел из спячки, стал вон какой образованный — в наши дни чуть ли не у каждой семьи есть своя домашняя библиотека. Но, может, это только у меня в районе? Однако кто же станет заниматься делом, если все будут читать? Ну, собственно, такой опасности пока нет, не так уж они углублены в книги… Но почему же дело все-таки не делается? Почему до сих пор никак нигде не наладится организация труда? Вот завтра приедет из Тбилиси Алавердашвили, состоится совещание передовиков сельского хозяйства района, а следом — такое же в республиканском масштабе. Надо подобрать кандидатов. Кого из нас послать? Ну, прежде всего, разумеется, из Акуры. Впрочем, нельзя же всюду совать эту Акуру? Может быть, лучше Кисис-хеви? Нет, у кисисхевцев вечная тяжба с Шалаури из-за спорной межи. Никак не могут поделить поле за оврагом! Осенью кисисхевцы вспахали его и засеяли пшеницей, а весной шалаурцы пришли с плугом, загубили густые и уже высокие всходы и посеяли кукурузу. Совсем с ума сошли! А повредили-то ведь всему району! Надо было не ограничиться выговором, а снять обоих председателей, чтобы другим неповадно было. А дело все же не движется вперед. Животноводство отстает, полеводство по-прежнему на низком уровне… Но не беда-еще год-другой, и мой район будет утопать в пшенице, Всем колхозам прикажу сеять ветвистую.
Эта девушка для меня просто золото, цены ей нет! Ну, а животноводство? Пастухи говорят: летом трава даже и в горах от зноя пересыхает. Врут! В горах засуха не страшна — сами они плохо за стадом следят, мошенники! Чего им не хватает? Потребовали сапоги — я им выдал. Дождевики понадобились — пожалуйста. Бурки — нате, получайте. В каждый колхоз послан свой, особый ветеринарный врач. А чем они порадовали? Во многих деревнях еще даже не приступали к закладке силоса! Только в Чалиспири заполнена уже одна яма и рубят корма для второй… А может быть, обманывает меня старый волк? Надо бы поехать к нему, проверить самому, убедиться…»
Секретарь райкома отошел от окна и принялся мерить шагами кабинет. Долго он ходил по уложенному елочкой, похожему на какую-то перекошенную клавиатуру паркету. Потом остановился, глядя на чуть заметную игру красок в гранях хрустального графина.