Кабахи

— Учился и даже аспирантуру окончил. А теперь вот вернулся.

— Так, превосходно, — протянул хозяин. — Значит, в университете преподают верховую езду?

— Ездить верхом я умел и раньше, а в армии еще больше наловчился.

— Разве во время войны вам было до того, чтобы совершенствоваться в верховой езде?

— Нет, дядя Сандро, конечно, нет. Но ведь я сразу после окончания средней школы пошел в армию добровольцем — и именно из любви к лошадям.

— Вы пошли на войну добровольцем?

Гость напомнил доктору, что война началась позднее.

— А если бы и так — что в этом удивительного? Разве вы не по собственному желанию сражались в Испании против франкистов?

Доктор чуть заметно нахмурился.

— Да, — сказал он после минутного молчания, — человек поступает против своего желания, только когда действует по принуждению. На каком фронте вы воевали?

— Я был в пятой армии.

— И встретились с американцами на Эльбе?

— Нет, я и до Берлина не успел дойти — получил ранение в боях на Шпрее и отпраздновал победу в тылу. А вы — неужели вы только теперь вернулись из Испании?

Доктор отвернулся к окну. Долго глядел он на двор, деревья, траву, залитые лунным светом, потом обернулся и сказал, адресуясь не к гостю, а скорее к графину, стоявшему на столе:

— Нет, мой друг, когда мы оставили Мадрид, отступили к Пиренеям и пересекли испано-французскую границу, Франция посадила нас за колючую проволоку, в концентрационный лагерь Карбарес. — Доктор остановился, некое подобие улыбки мелькнуло у него на губах. — Французы веселый народ, и через год нас выпустили на свободу. Но я не успел вернуться на родину- тут как раз ворвались через Бельгию немецкие дивизии, и я сражался против них вместе с французами. А потом, когда фашисты заняли Париж, ушел в леса, к макизарам. С тех пор я немало побродил по свету. Лишь недавно возвратился в Тбилиси, и вот наконец я здесь, в Чалиспири.

— Вы, оказывается, настоящий воин, дядя Сандро!

Доктор горько усмехнулся.

— Ошибаетесь, мой дорогой, я ненавижу войну, как ребенок — касторку. Вот, взгляните сюда. И смотрите внимательно. Эту картину написал для меня один мой друг, венгерский художник. Он был добровольцем в Испании, как и я, мы вместе дрались под Мадридом, и я трижды спас его от неминуемой смерти.

Гость глянул, обернувшись, на стену позади себя и встал, чтобы лучше рассмотреть картину.

На холсте, заключенном в огромную золоченую раму, прекрасная обнаженная женщина, закинув бессильные руки на плечи человека в белом халате и приклонив голову к его груди, искала у целителя защиты. У ног ее, припав на одно колено, топорщился ужасный черный скелет; обхватив цепкими руками гибкий стан и стройные лодыжки женщины, он сжимал ее в своих страшных объятиях. А врач, поддерживая одной рукой женщину, другою упирался скелету в затылок так, что жуткий череп с пустыми глазницами касался нижней челюстью ключиц.

— Вот так медицина старается избавить человечество от призрака смерти. Уже несколько тысячелетий, начиная с первого египетского лекаря и кончая последним потомком нашей врачебной династии Турманидзе, люди ломают себе голову над этой задачей. И вот сейчас весь мир как бы обезумел: изобретаются адские устройства для того, чтобы уничтожить лучшее создание природы.

Гость вернулся на свое место.

— Прекрасная живопись. Что же касается безумия, будто бы охватившего весь мир, то я с вами не согласен. Мне думается, нынче народы мира — это уже не те покорные овцы, которые еще не так давно опускали бюллетени в урну, даже не интересуясь, за кого они голосуют.

Доктор с любопытством глядел на молодого человека. Он задумчиво потер подбородок и спросил тоном вежливого удивления:.

— Неужели вам неизвестно, что избираемые считаются с избирателями, лишь пока они еще не избраны?

— Это-то известно, но весь вопрос в том, кого избирают и где. Можно мне стакан воды? — И гость потянулся к графину.

Доктор встал.

— Эта уже нагрелась. Давайте я принесу свежей.

Шавлего попытался протестовать:

— Я сам принесу, дядя Сандро.

— Да вы ведь не знаете, где кран. Дайте сюда графин.

Доктор вышел, а гость, оставшись один, стал осматриваться.

Комната, перегороженная пополам занавеской, была обставлена бедно и небрежно. Несколько хороших картин на стенах и шкаф, полный книг, не меняли впечатления. Около постели стоял стул, заваленный книгами и журналами, книги громоздились стопками и на чемодане у стены. В углу стоял маленький столик, на котором были беспорядочно разбросаны исписанные листы бумаги; тут же среди них скалил зубы пожелтелый череп. Над изголовьем постели, на стене, раскинулась большая карта Европы, а повыше на гвозде висел кортик с красивой рукояткой из слоновой кости. Под столом виднелись две-три колбы и несколько пробирок, изогнутые стеклянные трубки и спиртовая горелка. В общем, это помещение скорее походило на уединенное обиталище чудака исследователя, нежели на обжитую квартиру сельского врача.

Доктор вернулся с полным графином и налил гостю воды.

Шавлего выпил несколько глотков, поблагодарил и вернулся к прерванной беседе.

— Разве я неправильно говорю?

Доктор налил воды и себе.