Кабахи

— О чем слепой сокрушался? Да о своих глазах. О чем же я плачу и сокрушаюсь, как не о том, что вы, нынешняя молодежь, совсем испортились, разболтались и развинтились? Старших ни во что не ставите, о младших не думаете! Мы ведь тоже были когда-то молодыми! А раньше в колхозе было потруднее, чем сейчас. Вначале нас всего было в колхозе пять-шесть человек. Шагу не могли ступить без ружья, даже выйти во двор было небезопасно — так на нас точили зубы кулаки. Сколько раз мы спасались сами и спасали колхоз, сколько раз все наше дело висело на волоске, но мы не дали ему погибнуть, одного за другим набирали людей, землю наращивали — кусочек к кусочку. Все село сумели объединить и так донесли до вас это великое дело, можем ни перед кем глаз не опускать. Что ж вы-то все на нас одних надеетесь? Берите дело в свои руки, будьте хозяевами, ведите его дальше! Учиться вы не хотите, дома над работой не надрываетесь…

— Зачем же всех валить в одну кучу, дядя Нико? — опять не сдержался Эрмана. — Одного имеретина в Кахети собака искусала — так он, вернувшись в Имерети, другую собаку убил: и ты дескать, той же псиной породы. Кто-то там не выходит на работу, а мы чем виноваты?

Дядя Нико досадливо выпятил губы и посмотрел на свои толстые пальцы, растопыренные на стеклянной покрышке стола.

— Когда старшие с тобой разговаривают, надо не перебивать на каждом слове, а слушать, сынок. Слушать и мотать на ус. Я обращаюсь сейчас к тебе потому, что именно тебя выбрали руководителем колхозной молодежи и, значит, именно ты должен поломать себе голову над тем, как приучить к труду молодое поколение села. Ну, подумай сам, сынок, как я могу один всюду поспеть, за всем уследить, обо всем позаботиться? Дождь и то, бывает, пройдет так, что не всюду землю смочит. Вот говорят про меня, будто я молодежь не люблю. Как это может быть? Почему никто не спросит, в чем тут дело? Ну, мыслимо ли, сынок, чтобы честный человек плохо относился к молодежи? Мы уходим, вы идете нам на смену. Это вы должны построить счастливую жизнь, в ваших руках должна расцвести деревня. Кого нам еще любить, если не вас? Да только разве можно любить людей, которые вместо того, чтобы дело делать, строить и создавать, только и думают, как бы в чем-нибудь напортить, только и стараются принести вред колхозу.

Дядя Нико остановился, снова раскрыл ладонь левой руки и стал перечислять:

— Был перед больницей сад — весь разорили, вытоптали, превратили в пустырь. В библиотеке растащили книги, порвали газеты. Во дворе, перед сельским Советом, там, где они день-деньской валяются в тени да в прохладе, трава не растет — как на пожарище. Один у нас мост на селе — и тот не спасся. Завели моду сидеть да раскачиваться на перилах, расшатали их — ну, перила наконец и обрушились. Не осталось в селе ни одного дерева, с которого не содрали бы кору. На каждом стволе вырезано вкривь да вкось сердце, проткнутое кинжалом. Ну, скажи, пожалуйста, сынок, как можно любить таких озорников?

— Мы тоже не одобряем таких вещей, дядя Нико, — вытянув шею, отозвался Шота. — Но нам одним трудно с этими ребятами сладить. Поговорили бы вы с ними, образумили бы их.

— Мало я с ними разговаривал! Читай волку Евангелие… Я им слово — они мне десять. А повернусь — хихикают у меня за спиной. Нет, испортилась молодежь, вконец испортилась!

Дядя Нико вытащил из кармана какую-то бумагу, вздел на нос очки, внимательно прочел листок от начала до конца и снова положил его в карман. Потом спрятал очки в футляр, еще раз зорко оглядел комсомольцев и встал.

— Для рабочего человека каждая минута — золото. Кончил работу — надо отдохнуть, чтобы до следующего утра набраться сил, встретить трудовой день в полной готовности. Кликните сторожа, пусть запрет кабинет. Теперь уже не время для собраний. Когда что-нибудь задумываете, надо сначала хорошенько все подготовить, а потом уж дело начинать. Сказал я вам — приведите тех ребят, их-то мне и нужно. А то вечно одни только вы толчетесь — что твоя мята перед носом! Перенеси собрание на другое время и собирай людей.

Он долго шарил в ящике письменного стола, потом поправил под стеклом какую-то записку и пошел к выходу.

— Котэ, а Котэ! — крикнул он сторожу, выйдя за дверь. — Запри кабинет.

И, когда сторож приблизился, сказал ему, понизив голос:

— Утром, после дежурства, загляни к Купраче, скажи, чтобы зашел ко мне домой.

В кабинете загремели стулья; комсомольцы вышли во двор а в молчании зашагали к воротам.

Элико глянула вслед уходившим товарищам и нехотя повернула в ту сторону, куда направился председатель.

По дороге они не обменялись ни единым словом. Лишь у дома дяди Нико девушка впервые прервала молчание и пожелала своему спутнику спокойной ночи.

Дядя Нико остановился, поглядел на нее.

— Доброй ночи. И вот что — лучше укороти язык, а то как бы не пришлось тебе отведать длинной дубинки!

И он с шумом захлопнул за собой ворота.

5

Годердзи ловко пропустил палочку через дырку, осторожно протащил за ней тоненький ремешок и сплел его с другим, так что на краю постола образовалась петелька для продевания шнурка.