Кабахи

«Победа» остановилась перед большим двухэтажным зданием. Корреспондент вышел из нее и стал медленно подниматься по лестнице, ведущей в контору совхоза.

Купрача запер машину и последовал за своим пассажиром. На верху лестницы он опередил корреспондента, первым вошел в комнату и, подойдя к бухгалтеру, склонившемуся над ворохом бумаг, что-то шепнул ему на ухо.

В конторе вдруг замелькали растерянные лица, из комнаты в комнату озабоченно забегали люди. Однако, узнав, что этот высокий, сухощавый человек приехал не с враждебными, а, напротив, с вполне дружескими намерениями, служащие успокоились. Счетоводы выложили перед гостем, который подсел к столу бухгалтера, всевозможные материалы — цифры наличия и роста поголовья крупного рогатого скота, таблицы норм надоя и их выполнения, сведения о настриге шерсти и сдаче ее заготовителям, планы расширения маслобойного и сыроваренного производства, проценты приплода и перспективы его сохранения и умножения и многое другое.

— Почему в деревне одни женщины? — поинтересовался корреспондент. — Всю дорогу, пока мы ехали сюда, я не видел нигде ни одного мужчины.

Стыдливо потупясь, девушка-счетовод удовлетворила любопытство дорогого гостя:

— Большинство мужчин в горах, с овечьими отарами. А остальные в поле или в виноградниках.

— А чабаны летом никогда не спускаются с гор?

— Как же, бывает, что и спускаются.

— Нет ли сейчас в деревне кого-нибудь из пастухов?

— Нет, по-моему, никого… Впрочем, погодите. — И девушка поспешно прошла в другую комнату.

Появился бухгалтер. Он вышел на балкон и крикнул мальчику, дремавшему под липой:

— Беги скорей, позови Форэ. Пусть поторопится. Скажи, что приехали из Тбилиси, хотят с ним поговорить.

Целый час после этого Купрача сидел со скучающим видом в углу, а корреспондент задавал счетоводу разнообразные вопросы, рылся в бумагах и записывал что-то в блокнот. Наконец в дверях показался высокий, статный пожилой человек с маленькой войлочной шапочкой на затылке.

Корреспондент поднял голову от бумаг и ответил на приветствие вошедшего:

— Здравствуйте. Садитесь, — он показал чабану на стул.

— Спасибо, я постою.

— Как угодно. Но лучше бы вам сесть. Как ваше имя?

— Форэ я, Лухумаидзе.

— Ого, да вы, я вижу, человек родовитый! Не ваш ли предок был тот Лухумн, которого ранили у крепости Бахтриони?^{2}

— Это на которого разбойники напали? Нет, то Насипаидзе. Давно дело, было, при Николае. А ты, брат, откуда о нем знаешь?

Корреспондент улыбнулся:

— Да нет, я не о том Лухуми вас спрашивал. Ну, а скажите, где вы работаете?

Вошедший изумленно взглянул на гостя:

— Известно, какая у тушина работа? Овчар я, пастух.

— И давно?

— В сентябре будет тридцать семь лет.

Корреспондент заерзал на стуле от удовольствия.

— Хорошо! Превосходно! И сколько под вашим присмотром овец?

— Нисколько. Я за овцами не присматриваю.

На лице корреспондента выразилось недоумение.

— Ведь сами же сказали, что вы овчар…

— Ну да, овчар, только за овцами больше не хожу. Уж второй год, как меня к ягнятам приставили.

Корреспондент рассмеялся:

— Овцы или ягнята — разве не все равно?

— Нет, почему все равно? Овец доят, и пасутся они ниже в горах. А ягнята — под самыми ледниками.

— Ого, этого я и не знал. Очень хорошо, прекрасно. А теперь скажите, какие меры вы принимаете по уходу за отарами?

— А какие еще меры принимать? Все, что в наших силах, то и делаем.

Корреспондент подбодрил чабана:

— Говорите! Говорите без стеснения и ничего не бойтесь.

Тушин недоверчиво глянул на блокнот в руках своего собеседника.

— Что ты там записываешь? Смотри, плохого ничего не пиши, — лучше моих ягнят ни на одной ферме в Асахском ущелье не сыщется.

— Не бойтесь, напротив, о вас будут по радио рассказывать как о передовом пастухе. А как вы за ягнятами ухаживаете?

Доверительная улыбка на лице приезжего, однако же, не вполне рассеяла опасения чабана. Он начал осторожно:

— Ухаживаем мы за ягнятами так, что ни днем ни ночью глаз не смыкаем. Днем ищем для них траву получше и удобный водопой, а вечером — место для ночлега с песчаной почвой.

— Почему именно с песчаной?

— Чтобы ягнята в прохладе спали, не угрелись, не разопрели и легкие себе не загубили. Черви об эту пору у ягнят в легких заводятся. Ну вот, как пригоним ягнят к алхаджам…

— Постой, постой… Куда пригоните?

— К алхаджам.

— Ах, к алхаджам… Гм, — усмехнулся приезжий, — мне послышалось- к алкаджам. А что такое алхадж?

— Лежка овечья, ночная стоянка.

— Ах, вот как… Продолжайте, продолжайте.

— Чего тут, собственно, продолжать? За ночь вспугнем их раза три-четыре, не меньше…

— Вспугнете? Ягнят? Зачем? — удивился приезжий.

— Чтобы вскочили, отряхнулись, потоптались… Чтобы прокашлялись, горло себе прочистили — словом, чтобы здоровыми выросли ягнята.

— Горло чтобы прочистили? — подал голос из своего угла Купрача. — Да ты, я вижу, в тамады своих ягнят готовишь!

Лишь теперь заметил тушин человека, сидевшего у окошка, и уже собирался ответить на его замечание, но корреспондент помешал ему, подоспев с очередным вопросом;