Кабахи

— Эх, всякий, у кого хоть самое завалящее место в конторе, на нашем горбу ездит, — растрогался, жалеючи себя, крикун Габруа.

— Что с ними станется, когда нас не будет? — поинтересовался Гига.

— Не пропадут! — усмехнулся Годердзи. — Появятся новый Абрия и новый Датия, еще один Саба и еще один Зурия, вспашут и засеют поле, снимут урожай и подадут им на блюде. А новые Ефремы будут по-прежнему делать посуду и новый Габруа — возить ее в самую страду за сорок верст на базар для продажи.

Габруа передернулся.

— Не из твоей глины горшки и не в твоем горне обжигались. До моей арбы и до моей лошади тебе тоже дела нет. Ты свои намеки брось, Годердзи! Я и раньше от тебя такое слыхал — думаешь, не догадываюсь, куда ты метишь? Я еще из ума не выжил!

— Какие там намеки? Человек должен быть прямым, как кинжал. А ты не воображай, что родство с председателем спасет тебя от суда деревни или что ты много выиграешь, если будешь тянуть в сторону, как норовистый бычок в запряжке. Видишь, какая жара настала? Если вовремя не управимся с хлебами, колосья пересохнут, полягут и зерно осыпется, смешается с землей. Дружба с Ефремом не доведет тебя до добра. Что это за человек — даже собственный виноградник не может обработать?

— Наплевать мне на Ефрема! — обозлившись, заорал, по своему обыкновению, Габруа. — Оставь меня в покое! Ефрем меня нанял, Ефрем мне заплатил — вот я его товар и повез. А ты перестань почем зря председателя честить, а то как бы тебе, бугай ты этакий, рога не пообломали!

Годердзи нахмурил брови.

— Чтоб всей вашей породе сгинуть и пропасть! А еще скажете, что вы стоящие люди. Чем хвастаетесь? Тем, что его в Телави на руках носят? Конечно, будут носить! Урожай он снимает первым, первым рассчитывается с МТС, отваливает ей натурой, сколько положено, сдает зерно государству прежде, чем любой другой, и перевыполнение у него больше, чем у всех прочих.

Габруа развел руками, окинул присутствующих изумленно-вопросительным взглядом и снова повернулся к Годердзи:

— Вот как ты все знаешь, дай бог тебе здоровья! Зачем же тебе понадобилось ругать такого хорошего человека?

— Ругаю оттого, что заслуживает. Я и в лицо ему говорил, не стеснялся. Когда дома дитя голодное, гостей потчевать не дело! В колхозе едва по килограмму зерна распределяет, а сдает с перевыполнением. Ну хорошо, сдавай, сколько тебе по плану положено, зачем же лишнее отваливать, когда никто не просит? Показать себя хочет? Решил выдвинуться? — Годердзи вытянул шею вперед и гневно блеснул глазами из-под густых бровей. — Славы, почета захотел? Думаешь, не знаю, где тут собака зарыта?

К компании стариков подошел Шавлего, поздоровался, сказал каждому приветливое слово и попросил разрешения присесть рядом.

На дороге показались арбы, нагруженные соломой. Медленно тянулись они вереницей, прижимаясь к изгородям, когда доносился гудок приближавшейся автомашины.

Аробщики лениво нахлестывали гибкими хворостинами буйволов, склонивших могучие шеи под тяжелым ярмом.

Годердзи встал, даже не ответив на приветствие аробщиков, подошел сбоку к одной из арб и, ухватив горстью, вытащил из нее большой пук соломы.

— Ну-ка, посмотри, — он ткнул солому прямо в нос Габруа. — Да, да, смотри хорошенько. Видишь, сколько тут осталось зерна? Не меньше чем десятая часть. Где твой председатель? Не знает, не ведает? Да он и под землей видит — разве от него такое дело укроется? Комбайн-то с изношенными, негодными частями, жует как попало и выплевывает наружу. Женщины и детишки надрываются, подбирая колосья, солнце им уже голову просверлило; председатель кричит — чтобы я, дескать, ни одного колоса в жнивье оставленного не видел, а зерно вон где пропадает. Целый год кружили над ним, тряслись, а теперь на ветер пускаем. Взглянешь, так душа горит. Черт бы подрал твоего председателя! Да еще не смей о нем худого слова сказать! Паршивому ослу — паршивая дубинка… Председатель себе целый дворец поставил, а возьми-ка хотя бы Абрию, спроси, в какой он лачуге живет, Датию спроси! Я и про то знаю, куда дубовые балки делись, когда клуб разобрали.

Габруа нахохлился.

— Я их увез? Нет, ты скажи, я увез?

— Ну, кто бы тебя к ним подпустил? Тебе их и понюхать бы не дали.

— Так что же ты из меня душу выматываешь?

Годердзи презрительно швырнул ему солому в подол рубахи и вернулся на свое место.

— Чтобы рану вылизать, нужен не куриный клюв, а собачий язык. Чего ты в защитники к нему лезешь?

Габруа отряхивал с сердитым видом солому с рубахи.

— Да нет, и не так обстоит дело, как ты говоришь, Годердзи, — вмешался в разговор Саба. — Не будем так уж оплевывать человека. Немало он для деревни потрудился. Все, что сделано в Чалиспири хорошего, — его заслуга.

— Правильно, — подтвердил Датия Коротыш. — Не надо все его добрые дела, как говорится, в воду выбрасывать. А про солому он, наверно, не знает. Ведь он же крестьянин, у него тоже есть и сердце в груди, и кровь в жилах!

Габруа воспользовался подходящей минутой и заныл:

— Нет попу благословенья… Правильно сказано! Так оно бывает. Такое у человека счастье — ничего не поделаешь. Судьба!